Читать книгу - "Карузо - Алексей Булыгин"

Важным событием (и немалым источником дохода) для него стала работа в студии звукозаписи. В тот период фирма «Виктор» вынуждена была конкурировать с «Коламбией», которая усовершенствовала технологию записи и повысила оплату музыкантам. Руководству «Виктора» ничего не оставалось, как двигаться в том же направлении. Однако у этой фирмы была козырная карта — Карузо. Пластинки с его записями расходились огромными тиражами, намного большими, нежели кого-либо из других певцов. Их заслушивали до полного износа. Именно в этот период Карузо сделал ряд записей, которые многие считают его лучшими. Рихард Таубер, один из выдающихся немецких теноров послекарузовской эпохи, вспоминал: «Я мог слушать его записи по многу часов подряд. Для любого начинающего певца это самое лучшее учебное пособие, какое только можно себе представить».^[204]

Вскоре после прибытия в Нью-Йорк Карузо получил письмо от своего старого благодетеля, Эдуардо Сонцоньо, который организовывал фестиваль итальянского искусства во Франции и просил тенора выступить в «Федоре». В его сезоне принимали участие почти все ведущие тенора Италии. Достаточно назвать имена Анджело Мазини (прощавшегося в текущем сезоне со сценой), Фернандо де Лючии, Эдоардо Гарбина, Амедео Басси. Кроме этого, были приглашены сопрано Лина Кавальери и Реджина Пачини, баритоны Титта Руффо, Джузеппе Кашман, Марио Саммарко, басы Барделли и Оресте Лупе. Также должны были приехать композиторы Руджеро Леонкавалло, Пьетро Масканьи и Умберто Джордано. Но парижане и слышать не хотели об итальянском сезоне без своего, как они уже считали, любимца — Карузо. И Энрико вынужден был согласиться участвовать в гастролях, хотя на это время у него был запланирован отдых. Но он даже представить не мог, как ему нужен будет отдых после тяжелейшего завершения его второго американского сезона и «весеннего турне» «Метрополитен-оперы»! Маршрут турне включал Бостон, Питсбург, Цинциннати, Чикаго, Миннеаполис, Омаху, Канзас-Сити, Сан-Франциско и Лос-Анджелес. В каждом городе давался один спектакль, после чего труппа сразу же переезжала в следующий. В среднем приходилось выступать раз в два дня. Несмотря на огромный успех, Карузо был совершенно измотан переездами. Каждый выход на сцену был тяжелым испытанием — он терял за вечер больше килограмма. Не удивительно, что У него вскоре начались проблемы со здоровьем. Он послал в Нью-Йорк телеграмму Аде, в которой просил ее присоединиться к нему, что та и сделала. Вернувшись из турне, несмотря на усталость, Карузо не смог отказать Симонелли, когда тот попросил дать бенефисный спектакль «Паяцев» в поддержку итальянской больницы Нью-Йорка. За это выступление он был удостоен государственной награды Италии.

Приняв напоследок участие 26 апреля в концерте с Лилиан Нордикой и композитором Виктором Гербертом, дирижировавшим своим оркестром, Карузо отплыл в Европу и уже 13 мая 1905 года выступил в Париже в первом из шести представлений «Федоры» в театре Сары Бернар с Линой Кавальери и Титта Руффо. Успех они имели триумфальный, один из самых значительных в карьере всех главных участников. О событиях в Париже вспоминал впоследствии Никола Даспуро: «Не успели появиться афиши, возвещающие об этих спектаклях, как билеты на все шесть представлений моментально испарились из театральных касс. И теперь всякий, желающий попасть в театр, был вынужден обращаться к спекулянтам, переплачивая вчетверо по сравнению с номиналом. Но зато какой незабываемый вечер подарило всем первое представление „Федоры“! Заполненный до отказа зал блистал пышностью и великолепием нарядов парижских красавиц. Все сколько-нибудь значительные деятели мира искусства, и среди них Равель, Дебюсси, Массне, Сен-Санс, весь бомонд, представители политических и деловых кругов — все в этот вечер оказались в театре.

Первый акт прошел очень хорошо. Кавальери все нашли восхитительной. С начала и до конца первой картины второго акта, в особенности же после романса „Amor ti vieta“ и после „ночного“ дуэта были нескончаемые аплодисменты. Но событие феноменальное, поистине ставшее кульминацией успеха, произошло во второй картине этого акта — после того фрагмента, когда Карузо, вокально и сценически преобразившийся в раненого льва, подал знаменитую фразу: „Мне слуги проклятый притон показали…“

О, рассказать, каким был Карузо в этом полном драматизма финале, не под силу никакому перу. По всему театру пробежал неуловимый трепет; голос Карузо, гремевший гневом, напоенный надрывавшей душу тревогой, взблескивал такими яркими звуковыми вспышками, что даже молнии настоящей грозы, разразись она в тот момент в театре, не произвели бы на публику такого впечатления. Все зрители затаили дыхание; жизнь всех сосредоточилась в эту минуту на нем одном. Всеми овладела тревога, волнение, мука, но одновременно это было все нарастающее опьянение, властное и необоримое. В общем, то, что делал на сцене Карузо, было зрелищем совершенно новым — он показывал публике живую человеческую страсть, трепещущую трагизмом, одну из тех страстей, которые мы, не подозревая о том, носим в себе, но которые один только Карузо мог обнаружить в наших душах, окутав нас властным изобилием своего звука, своих акцентов и голосовых вибраций и горячей коммуникативностью.

Когда же потом прозвучала эта его фраза: „Федора, люблю тебя“, заключающая второй акт, в миг, когда половинки занавеса уже начали сдвигаться, из груди всех вырвался единодушный и мощный вопль. Все — и зрители партера, и зрители лож, те, кто сидели в бенуаре, и те, кто слушали его из коридоров, — повскакали со своих мест. Они были вне себя, они аплодировали лихорадочно и самозабвенно. И во все горло кричали: „Бис, бис, бис!“

И тогда разыгрался еще один спектакль, тоже совсем новый для бонтонных парижских театров: покрывая и аплодисменты, и вызовы, эти настойчивые и громовые требования „биса“ стали, в конце концов, единодушными и поневоле вынудили достойнейшего маэстро Кампанини покинуть сцену, снова спуститься к своему пульту и повторить полностью весь финальный дуэт второго акта. И это — подумать только! — произошло в Париже, где „бисы“ категорически запрещаются!»^[205]

С красавицей Кавальери Энрико уже выступал на сцене, а вот с Титта Руффо, который дебютировал в Париже, ему пришлось петь впервые. Происходивший, как и Карузо, из простой семьи, Руффо был подлинным вокальным феноменом и грандиознейшей фигурой в истории вокального искусства. Возможно, из всех мужских голосов он был единственный, кто на тот момент мог составить конкуренцию великому тенору — несмотря на то, что был баритоном. Впечатление, которое производила лавина его огромного фантастически красивого голоса, было ошеломляющим!

У Карузо быстро установились приятельские отношения с Руффо, хотя в дружбу, какая, например, у тенора была со Скотти или Джузеппе де Лукой, они не переросли. И Скотти, и Де Лука были прекрасными актерами и чудесными партнерами, но по вокальным возможностям они не шли ни в какое сравнение с Энрико. В любом ансамбле он становился центром внимания и выдвигался на первый план. Но когда Руффо был рядом, статус Карузо как абсолютного премьера ставился под большой вопрос. Более того, с Руффо на второй план отходили и самые великие примадонны! Показательна в этом отношении история с Нелли Мельбой, приключившаяся во время лондонского дебюта Титта Руффо спустя пару лет после выступлений австралийской дивы и Карузо в Монте-Карло. Карузо, как известно, Мельба «приняла». Однако как только любимица «Ковент-Гардена» услышала голос Руффо, она категорически настояла на том, чтобы его заменил Скотти, хотя тот был болен. В итоге имя Титта Руффо было снято с афиши. Естественно, певец обиделся. Но понять Мельбу можно: для сопрано разделить триумф с тенором — это еще куда ни шло, хотя тоже не слишком радостно (так, Мария Каллас, например, не очень любила выступать с блистательным Франко Корелли и предпочитала обычных хороших теноров, вроде Ренато Чони). Но допустить, чтобы основной успех достался баритону!.. Примадонна отлично поняла, что при той роскоши звука, которую демонстрировал Титта Руффо в партии Риголетто, она неизбежно уйдет в тень, а этого ей не могло позволить самолюбие. Спустя несколько лет, когда имя баритона стало известным всему миру, Мельба решилась-таки предложить ему выступить вместе — теперь это уже было престижно для нее самой. Но Руффо не мог простить нанесенной ему ранее обиды и категорически отказался.