Читать книгу - "Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - Елена Семенова"

Выживать становилось всё тяжелее. Трудно было сводить концы с концами. По счастью, матушка Манюши, женщина характера ангельского, перебралась на Валдай, чтобы приглядывать за малолетними внуками. Вместе с нею занимался Михаил Осипович обучением детей, разделив поровну предметы. Дети овладевали иностранными языками, узнавали родную историю и литературу, постигали азы различных наук. Великая ответственность и ни с чем несравнимое счастье – учить своих детей, видеть, как впитывают они то, что ты вкладываешь в них. И нет сомнений, что семена эти, тобой в их души зароненные, не выветрятся и дадут плод, даже когда тебя уже не будет. Дети были малы, и далеко не всё могли понять, далеко не всё можно было передать им. Но всё, что можно, и сверх того Меньшиков передать спешил, спешил, чувствуя, что недолго ему оставаться с ними (а как бы хотелось – подольше!), старался успеть заронить в их души основы, которые бы они, возрастая без отцовского пригляда, не забыли, сберегли на всю жизнь. Манюша хлопотала о пропитании семьи, стряпала, хозяйничала. А цены всё стремительнее летели вверх. И, вот, кроме всевозможных притеснений со стороны новой власти нависала угроза ещё большая – угроза голода. Ждать помощи было не от кого. Все ещё остававшиеся в живых друзья находились в положении не лучшем. Оставалось уповать лишь на Господа Бога. Сам себя заговаривал Михаил Осипович от уныния, время от времени овладевающего сердцем: Помни, что уныние есть недоверие к Богу, т. е. к своим безмерным силам, скрытым в тебе. Уныние есть нравственная измена себе. Помни, что до момента гибели уныние есть не только нечестие, но и ошибка. Тебе плохо известны настоящие условия и еще хуже будущие. То, что ты существуешь и мог бы быть блаженным, если бы не отравлял себя страхом за будущее, показывает, что до сих пор не известная тебе формула твоей жизни слагалась из сравнительно благоприятных данных. Почему страшиться, что впредь будет иначе? Впереди, как назади, как сейчас: будет хорошее, будет дурное. И – помогало…

А всё же одной надежды на Бога было мало. Нужно было предпринимать что-то. Не для себя, но ради детей, у которых он был единственным кормильцем. Люди, тонущие, спасаются кверху, и во множестве малых опасностей это правильный прием. Но радикальный способ спасения – книзу, в смерть. Это не игра словами: страшна ведь не смерть, а умирание, сознание гибели. Анестезировать себя навсегда, вот – все. Беднеющие люди спасаются кверху, в богатство – необыкновенно трудная вещь. Вернее спасаться в нищету… О, если бы быть одному! Взял бы котомку и пошел побираться Христа ради. Но разве не большим было бы несчастьем остаться одному, без самых дорогих и милых, которые только и согревают душу своим теплом в окаянные годы? Ради них готов был Меньшиков оставить полюбившийся сердцу Валдай, райский уголок, который ближе других был к небу, к Богу. Тяжко было покидать его, но необходимость этого шага становилась всё очевиднее. Ездил в Москву. Там – сулили работу. Работа эта дала бы возможность прокормить детей, поставить их на ноги. И, переступая через себя, почти решился Михаил Осипович окунуться в ненавистную суету, перебраться в Первопрестольную… А из Саратовской губернии писали, будто бы там, в уездном городке, легче прокормиться бедным людям. А хоть бы и туда! Уездный город лучше Москвы, тише. И уже серьёзно обсуждали возможность переезда туда с Манюшей.

Но – не случилось.

Всё произошло ранним субботним утром. Встали, как обычно, в семь утра. Собирались садиться завтракать. Михаил Осипович завершал утренний туалет. Внезапно прибежала десятилетняя дочь, Лида, сказала встревожено:

– Папа, к тебе солдаты!

Михаил Осипович вытер лицо и, повесив полотенце, повернулся навстречу нежданным визитёрам. Четверо солдат вошли в комнату.

– Вы товарищ Меньшиков?

– Да.

– Товарищ Меньшиков, мы должны у вас сделать обыск.

– Пожалуйста.

На лице Манюши отразился испуг. Перепугана была и Лида. На шум прибежали остальные дети, а следом за ними пришла и бабушка. Солдаты методично принялись за дело, рылись в комоде, перебирая всякую мелочь. Увидав авторский значок, старший солдат заявил:

– Это монархический значок!

У самого разоблачителя точно такой же значок висел на груди. Манюша заметила это и выговорила:

– А у вас что это болтается, скажите, пожалуйста.

– Это? Это тоже монархический значок.

– Ну, вот видите. Вы его еще носите, а у нас он только лежит в комоде.

Перерыв все шкафы, перевернув вверх дном буквально весь дом, «товарищи», наконец обнаружили «оружие» – старенький кортик, который Михаил Осипович берёг в память о годах юности, прошедших в морских походах.

– Почему кортик не был сдан своевременно?

Показал им квитанцию о своевременной сдаче оружия и разрешение на хранение кортика. Не унялись. Что же нужно было найти им! Хоть любую мелочь, чтобы уцепиться! Вытряхнули из чемодана все старые дневники, письма, вырезки из «Нового времени». Раскидав всё это и ничего не найдя, наконец, объявили главную цель своего прихода:

– Товарищ Меньшиков, мы должны вас арестовать.

– Как?! – вскрикнула Манюша, бледнея. – За что? Что он сделал? Ведь вы ничего не нашли! Разве можно так ни с того, ни с сего уводить из дома мирного обывателя, ни в чем подозрительным не уличенного? Так нельзя! – говорила она с отчаянием, вглядываясь полными слёз глазами в бесчувственные лица солдат, надеясь убедить их…

Перепуганные дети стали плакать, умолять «гостей» не уводить их папу. Сердце разрывалось от этой картины! Попытался Михаил Осипович успокоить своих – но безрезультатно. Бедная Манюша бросилась перед солдатами на колени, содрогаясь и захлёбываясь от рыданий:

– Пожалуйста, не губите! Не уводите моего мужа! Не отнимайте у детей отца! Оставьте его с нами! Ведь он ни в чём не виноват! Оставьте…

Старший солдат лишь поморщился, бросил презрительно:

– Вы культурная дама и так поступаете.

– При чем тут культура! – вскрикнула Манюша. – У детей хотят отнять отца, у меня – мужа! Человек сидел у себя дома, безропотно перенося всё. Ни в каких заговорах или попытках восстановить старое не участвовал, учил своих детей. Никого он не трогал, никого не проклинал, подчинялся всем декретам, приспособлялся к новой жизни, и вот ни за что уводят куда-то, обижают его и нас!

Видя безысходное горе матери, её искажённое отчаянием лицо, с прилипшими к мокрым от слёз щекам, растрепавшимися волосами, дети заплакали ещё сильнее.

– Прекратите! – велел солдат, хмурясь. – Ничего не сделают с вашим отцом! Допросят и отпустят на все четыре стороны! Товарищ Меньшиков, собирайтесь!

– Разрешите хотя бы одеться и выпить стакан чаю.

– Только быстрее!

Одевшись и выпив чай, Михаил Осипович простился по очереди с женой и всеми детьми, перецеловал их заплаканные лица, успокаивал, как мог, обещая скоро вернуться и не веря в то, перекрестил напоследок каждого, выйдя из родного дома, в последний раз обернулся, взглянул на него, на стоявших на крыльце родных и, окружённый стражей, отправился в тюрьму…