Читать книгу - "Игнатий Лойола - Анна Ветлугина"

— Что ж теперь с ними делать? Не выбрасывать же? Пойду пожарю. Будешь есть, Надаль? Я не любитель...

Надаль, замахав руками, убежал. Поланко пошёл на кухню. Там было пусто в этот поздний час. Сколько времени он провёл здесь, то учась послушанию, то смиряя гордыню...

Он развёл огонь, поставил сковороду. Развязал мешочек и высыпал неровные коричневые шарики. Их было всего девять. Скоро помещение наполнилось осенним запахом, таким непривычным в июне. Пожарив каштаны, Поланко выложил их на блюдо, полюбовался немного и понёс в полутёмную, освещённую только одной свечой, комнату генерала.

— Я всё знаю, — сказал он врачу, — просто поставьте это возле него, если нетрудно.

Врач взял блюдо и подошёл к больному:

— Святой отец! Вам каштаны принесли.

Лежащий не открыл глаза. Лишь уголки губ его чуть приподнялись, наметив улыбку.

Поланко тихо вышел. Весь следующий день он не видел Надаля и Луиса, кроме как на мессе. Они обменялись кивками, и Поланко опять вернулся к разбору писем. Он просидел над ними весь день, а вечером пошёл проведать настоятеля. Ещё издалека он увидел стоящий в коридоре прикроватный столик с микстурами и своим вчерашним блюдом, и сердце его оборвалось. Поланко стоял и думал о неполучившейся книге и о том, как плохо станет без отца Игнатия. Но печальнее всего казался вид этих нетронутых бесполезных каштанов... Они лежали на блюде, такие сиротливые, все девять штук... Или нет? Священник пересчитал ещё раз. Их было восемь. Наверное, врач взял один, а остальные — постеснялся.

— Кто преподнёс ему последние таинства? — спросил Поланко выходящего врача.

— Нет, нет, — резко ответил тот.

— Неужели состояние улучшилось?

— Не говорите ничего, лучше помолитесь.

Через несколько дней врач осмелился сказать об улучшении, а ещё через неделю больной начал ходить.

* * *

Вернувшись к делам, отец Игнатий сам напомнил троим священникам о книге, но, как назло, Луису и Надалю предстояло на время покинуть Италию. А Поланко, будучи секретарём настоятеля, не решался взяться за столь серьёзный труд в одиночку.

К осени, когда Рим наполнился запахом жареных каштанов, троица, мечтающая описать жизнь и приключения отца Игнатия, собралась вновь. И всё вернулось на круги своя. Генерал с невероятной изобретательностью находил причины отложить диктовку книги. Недели две он мучил будущих писателей просьбами напомнить ему «вот в этот день в такое-то время». А потом, поблагодарив за напоминания, назначал следующую дату. После перенесения дат начались важные причины — многочисленные и разнообразные. То переговоры с папой Юлием III о дотации на Коллегию в Риме. То ожидание вестей от эфиопской миссии. Потом настоятеля снова одолели боли в желудке.

Наконец, уже весной 1554 года, трое священников вынудили отца Игнатия поговорить серьёзно. Их смелость тут же вознаградилась: генерал назначил новую дату, но уже не для напоминания, а для начала работы!

За несколько дней до этого срока умер папа Юлий III. Из-за его кончины застопорилась и Коллегия, и многие другие дела. Зато вследствие этого у настоятеля появилось немного свободного времени. Словно специально для диктования книги.

Решили, что начнёт писать Луис. Вооружившись письменными принадлежностями, он в назначенный час вошёл в комнату. Отец Игнатий, взглянув на него с сожалением, сказал:

— Придётся вам отложить свою затею. Папы-то нет.

Луис не нашёлся с ответом от удивления. А настоятель объяснил:

— Вы ведь придаёте этой книге нечеловеческое значение, а собираетесь начать столь важное дело в период, когда Церковь лишилась главы. Нужно подождать назначения нового папы из уважения к вашему замыслу.

Они подождали, пока появился новый папа, Марцелл. Однако вскоре этот понтифик также заболел и умер. «Затею» отложили до избрания папы Павла IV, но потом уже началось римское лето, а «кто же, скажите мне, пишет книги в такую жару?»

* * *

— Я уже не понимаю, что происходит! — жаловался Луис своему собрату Надалю в кабинете у третьего участника «затеи» — Поланко. — То ли он продолжает испытывать наше послушание, то ли вообще не хочет этой книги?

— Скорее первое, — начал размышлять Надаль, — хотя, если вспомнить его борьбу с собственным тщеславием...

Поланко оторвался от писем:

— Я думаю — всего понемногу. Наш отче — практичный человек. Он никогда не упустит возможность возрасти духовно ни для других, ни для себя, только... думаю, нас сейчас он учит не послушанию, а вере.

— Ладно, пусть учит, — вздохнул Луис, — ради такого дела можно и потерпеть.