Читать книгу - "Симон Визенталь. Жизнь и легенды - Том Сегев"

Одним из таких добровольцев был Петер Михаэль Лингенс, впоследствии ставший известным журналистом. Ему было лет двадцать с небольшим, и он тогда еще толком не знал, чем он хочет заниматься. Мать спросила его, не хочет ли он поработать какое-то время у Визенталя. Врач и юрист, она была противницей нацизма, помогла нескольким венским евреям бежать за границу, поддерживала связь с польским подпольем и в 1943 году была арестована. Сначала ее отправили в Освенцим, а потом перевели в Дахау. После войны она вела активную работу среди бывших узников концлагерей и подружилась с Визенталем.

Лингенс поддерживал австрийскую Социал-демократическую партию, обиделся, когда секретарша Визенталя отвергла его ухаживания, и ничего не понимал в запутанном конфликте Визенталя с венской еврейской общиной, но нашел в Визентале то же, что находили в нем другие молодые люди: отца.

«Я рос без папы, – рассказывал он впоследствии. – Сначала он был на войне, а когда вернулся, развелся с матерью и уехал в Америку. Я испытывал потребность в отце. Визенталь же относился ко мне с отеческой теплотой, с очень большой теплотой. Чувствовалось, что к нему можно было прийти с любой проблемой. Я называл его “Симоном” и был с ним на “ты”». Тем не менее Лингенс относился к Визенталю с большим почтением: «Когда он звал меня к себе в кабинет, я всегда испытывал волнение». Сотрудники Центра обращались к Визенталю «господин инженер», но добровольцы называли его между собой «Визи». Все говорили, что он большой эгоцентрик и дорожит своей репутацией.

Однажды Визенталь взял Лингенса с собой в Бад-Аусзее. «Как здорово, – сказал он, – что сейчас тут сидим мы, а не Геринг с Эйхманом».

Он делился с Лингенсом своими размышлениями о природе человеческого зла, о преступлении и наказании, о суде и мести, и, судя по всему, общество такого почтительного слушателя, как Лингенс, было ему необходимо. Вполне возможно, что, подобно тому, как Лингенс нашел в нем замену своему отцу, так и он нашел в Лингенсе сына, которого ему так хотелось иметь.

Бывало, что добровольцы затруднялись найти ту или иную папку, которая была Визенталю срочно нужна, и, в конце концов не выдержав, он находил ее сам. В таких случаях он мог даже повысить на них голос. Однако они на него не обижались.

«Он, – вспоминает Лингенс, – любил хорошую еду, много смеялся, умел восхищаться заходом солнца, и можно было подумать, что он счастлив, но иногда он плакал».

Еще один доброволец, Александр Фридман, запомнил, главным образом, характерный жест Визенталя: раз в несколько минут он проводил рукой по вискам – спереди назад – то ли приглаживая волосы, то ли пытаясь стереть жуткие картины, проносившиеся в этот момент у него в голове.

Однажды Визенталь позвонил Фридману и попросил немедленно прибыть к израильскому посольству. Туда пришли два франкоговорящих молодых человека и попросили устроить им встречу с Визенталем. Сотрудники посольства их не впустили и засекреченный номер телефона Визенталя им не дали, но один из посольских работников позвонил ему и спросил, что делать. Визенталь велел передать молодым людям, чтобы они ждали возле посольства, и попросил Фридмана с ними встретиться.

Прибыв на место, Фридман увидел двух мужчин лет двадцати пяти-тридцати. Он сказал им, что работает у Визенталя, и пригласил в кафе. За соседним столиком сидел его друг, которого он заранее попросил туда прийти. Молодые люди сказали, что состоят в организации «Дети сопротивления» и приехали сообщить Визенталю, что поймали Мартина Бормана. Фридман спросил их, почему они не обратились в полицию, и те ответили, что хотят передать Бормана Израилю, с помощью Визенталя. Фридман встал из-за столика и позвонил Визенталю. Визенталь сказал ему, что это явные жулики, и велел попросить у них отпечатки пальцев Бормана. От такой просьбы «дети сопротивления» слегка растерялись. Они пообещали вернуться через два дня, но так и не вернулись.

В ту пору Визенталь также часто прибегал к услугам голландского журналиста Жюля Гуфа, пришедшего к нему по собственной инициативе. Отец Гуфа был врачом и во время войны спас нескольких амстердамских евреев. Помимо всего прочего, Гуф восхищался Визенталем за то, что тот был способен жить в стране, кишевшей нацистами. Сам он Австрию ненавидел.

Однажды Визенталь сказал, что на небе его ждут миллионы людей, которые спросят его, что он сделал для них, пока у него еще была такая возможность. «Эта строчка могла бы появиться в пьесе Шекспира», – восхитился Гуф.

Визенталь поделился с ним несколькими профессиональными секретами (в частности, научил пользоваться открытыми источниками вроде телефонных справочников), посылал его проверять имена на почтовых ящиках и опрашивать соседей, а также давал ему другие мелкие разведывательные поручения.

Иногда Визенталь говорил так, словно за ним стояли очень могущественные силы, и в такие моменты напоминал рычащую мышь. Но вера людей в миф, которым он себя окружил, увеличивала его возможности и способность действовать, и миф, таким образом, превращался в реальность, по крайней мере частично. Именно так он вел борьбу за отмену сроков давности для нацистских преступлений. Это была одна из самых важных кампаний в его жизни.

По законам ФРГ и Австрии на все убийства распространялся закон о двадцатилетнем сроке давности. Это означало, что, начиная с мая 1965 года, нельзя было отдавать под суд военных преступников, за исключением тех случаев, когда дело против них было открыто ранее этой даты. В случае же менее серьезных преступлений срок давности вступал в силу еще раньше: уже через десять лет после войны.

Государства, организации и известные люди во всем мире оказывали давление на ФРГ и Австрию «снаружи», но вопрос этот был сугубо юридическим, и привлечь к нему внимание публики было нелегко. Визенталь действовал «изнутри», и это стало еще одним проявлением его причастности к австрийскому обществу. Отмена срока давности, говорил он, нужна не евреям; в первую очередь она нужна самим немцам и австрийцам; это будет чем-то вроде нравственного экзамена, сдав который, они докажут свое желание избавиться от военных преступников. Он вкладывал в эту кампанию много энергии и немало денег.

Первые попытки добиться отмены срока давности за убийства были сделаны в начале 60-х годов, сразу после поимки Эйхмана. Всемирный еврейский конгресс вступал по этому поводу в контакты с властями ФРГ, проблема обсуждалась в израильской прессе и в кнессете. Одним из израильтян, поднимавших этот вопрос, был Тувья Фридман. Позднее эта тема стала одной из первых, затронутых на дипломатических встречах Израиля и ФРГ.

Немцы подготовились к «сражению» хорошо. В конце 1963 года Управление печати и информации ФРГ опубликовало брошюру со статистическими данными о судах над военными преступниками в этой стране, согласно которым союзники казнили более четырехсот восьмидесяти преступников, а западногерманскими судами было рассмотрено тридцать тысяч обвинительных заключений, и более пяти тысяч человек были признаны виновными. Через какое-то время власти ФРГ опубликовали еще более впечатляющие данные, согласно которым было заведено более шестидесяти тысяч дел, двенадцать человек были (до 1948 года) приговорены западногерманскими судами к смерти, а более шести тысяч преступников – к тюремному заключению, из них семьдесят семь – к пожизненному. Причем как раз во время обнародования этих данных во Франкфурте шел один из самых важных судебных процессов, ставший главным достижением прокурора Бауэра: первый суд над преступниками из Освенцима. За ним последовал еще один. Немцы подчеркивали, что подготовка этих процессов началась еще до суда над Эйхманом, и тот на них совершенно не повлиял.