Читать книгу - "Ямщина - Михаил Щукин"

Собрались.

— Ну, с Богом! — напутствовала Степановна.

Большущая тесовая лодка Дюжева, еще с весны проконопаченная и залитая смолой, на ходу была легкой, и Васька с Иваном, сев за лопашные весла, быстро поднялись вверх по течению Уени, где был пологий берег и большой полой.

День выдался морочный, по небу бродили тучки, и солнце выскакивало урывками, но вода была теплой, ласковой. И Феклуша, когда забрела по колено, придерживая колоколом вздувшуюся юбку, неожиданно для самой себя впервые за эти черные дни улыбнулась. Мир словно бы заново открылся перед ней: река, широко разлившаяся после прибывшей коренной воды, прибрежные ветлы с веселой листвой, еще не обожженной солнцем, дальние увалы у самого окоема. Широко, вольно… Она снова улыбнулась, зачерпнула уеньской светлой воды в ладони и ополоснула лицо.

— Эй, Фекла! Хватит мух ловить! Иди к полою, нас жди. Как невод заведем — хватай за нижнюю тетиву и тащи понизу, а вверх подымешь — выпорю! — Ваське плевать было на чужие переживания, ему главное — чтобы азарт горел. Вахрамеева усадил за весла, сам остался у берега, а Иван взялся за веревку, чтобы заводить невод.

Двинулись. На текучей воде закачались коричневые поплавки, сделанные из сосновой коры, выстроились полукругом, как расправился невод, и неторопко потянулись к полою. Дурыгинские ребятишки уже забрели в воду, но стояли не шелохнувшись, послушно дожидаясь команды. Вахрамеев греб плохо, лодка шла тычками, но ругать его едва не через всю реку было несподручно, и Васька матерился себе под нос. Вот и полой. Завели невод, ребятишки закипели в воде, заорали вразнобой, подняли такой тарарам, что уши заложило. Иван соскочил с лодки, потянул невод за стояк, Феклуша ухватилась за нижнюю тетиву — и вдруг явственно ощутила, как тетива забилась в ее руках, словно живая.

— Не зевай! — орал Васька, — ниже подхватывай, не зевай!

И в тот же миг здоровенная щука плеснулась из воды, взвилась, изгибаясь коромыслом над верхней тетивой невода, и булькнула, вырвавшись на свободу, оставив рыбакам только яркий взблеск в глазах.

— Задницы полорукие! — еще скандальней завопил Васька, — убью, заразы, таку рыбину!..

Иван, похохатывая, ловко вытягивал невод и приговаривал:

— Ничо, и нам малехо останется…

А какое там — малехо, когда уже видно было, что крылья невода сплошь утыканы рыбой, а мотня кипела и булькала, будто чугунок на плите. Улов, что и говорить, выдался знатный. Крупная щука, золотой линь, блескучий, как серебряный слиток, чебак-красноперик и темноспинная, остроносая стерлядь — все это шевелилось, прыгало, билось в руках и радовало донельзя сердца рыбаков.

За одну тонь добыли три мешка. Васька настаивал, чтобы забрести еще раз, но Вахрамеев воспротивился, застонал, будто ему кости ломали:

— Да хватит ее, и так огрузились, у меня уж и руки отнимаются веслами шкрындать…

Отнекался. Шевелящиеся мешки завязали, невод стащили в воду, чтобы прополоскать и выбрать мусор, дурыгинские ребятишки тут же махом развели костер, нарезали и ошкурили тальниковые палочки, чтобы зажарить на огне свеженькую стерлядку, а Вахрамеев осторожно забрел в речку и, зажав нос двумя пальцами, боязливо окунулся с головой. Раз окунулся, два, а на третий, отступив несколько шагов по течению, нырнул и зацепился за карчу, за острый сучок, и сучок этот, будто нож острый, располосовал ему старенькие порты. Они упали на дно, запутали ему ноги, Вахрамеев испугался, скинул их совсем, и они тут же, подхваченные течением, исчезли. Он дернулся в испуге и об другой сучок распустил рубаху. Кое-как стащил ее с себя, чтобы хоть как-нибудь обмотаться и хозяйство прикрыть, но руки задрожали, и рубаху он тут же отпустил. Стоял в воде, в чем мать родила, крутил головой и не знал, как ему выбираться на берег. Мало того, что Феклуша вместе с ребятишками у костра мельтешила, так еще на дороге, которая в этом месте совсем близко к берегу подкатывала, возы показались. Вот несчастье!

На возах навалом навалены были березовые ветки. В Огневой Заимке в эту пору всегда так делали: собирались две-три семьи по-соседски и отправлялись заготавливать веники. Нарубят веток в ближнем околке, привезут, а уж после сидят и вяжут в огромном количестве, чтобы было чем париться во всю долгую зиму. Работа легкая, веселая, и потому за ветками ездили всегда молодняк да ребятишки. Нарубят полные возы веток, сами сверху вскарабкаются и пока до деревни едут, все песни перепоют. На этих возах, которые на дороге показались, тоже пели. Громко, весело и протяжно…

У ворот трава шелковая:

Кто траву топтал,

А кто травушку вытоптал?

И поверх всех слаженно звучащих голосов уходил вверх, будто жаворонок свечкой в самое поднебесье, голос Марьи Коровиной — первой певуньи на всех вечерках. Летел, замирал на миг и с новой силой воспарял над округой:

Топтали травушку

Все боярские сватья,

Сватали за красную девушку,

Спрашивали у ближних соседушек:

— Какова, какова красна девушка?

Феклуша, совсем было развеселившаяся у костерка с ребятишками, сразу узнала звонкий голос своей соперницы. Сколько раз слышала его на вечерках. И вот теперь — сильный, счастливый… Она выпрямилась, сунула дурыгинскому парнишке ошкуренную веточку с наколотой на нее стерлядкой и медленно пошла к воде. А голос Марьи догонял ее, звенел и радовался. Феклуша подняла глаза, и мир, который еще недавно представал для нее светлым и бесконечным, вдруг почернел, скукожился, словно березовый лист на огне. Сгорела спаленная пламенем девичья любовь, горячий пепел остался. И как дальше жить с этим неостывающим пеплом?!

Нос лодки был лишь чуть-чуть затащен на берег. Феклуша легко столкнула ее, ловко запрыгнула и села за весла. Сильными, резкими гребками развернула лодку и погнала ее наискосок течению к самой излучине, где вода, закручиваясь в воронку, светлела, будто заплата.

— Ты куда лодку погнала, курица?! — заблажил с берега Васька.

— Я сейчас! — отозвалась ему Феклуша. — Сейчас!

Раз-два-три! Раз-два-три! Тяжелые весла совсем не тяжелые. И откуда только силы взялись! Лодка ходко подвигалась к самой стремнине. И как только нос ее коснулся светлой текучей заплаты, Феклуша бросила весла, перегнулась через борт, опустила руки в прохладную воду, широко раскрытыми глазами увидела перед собой бездну и еще услышала с берега, с дороги, с медленно плывущих возов:

Ростом она, ростом

Ни малая, ни великая,

Личиком, личиком

Бело-круглоликая,

Глазушки, глазушки,

Что у ясного сокола,

Бровушки, что у черного соболя,

Сама девка бравая,

В косе лента алая…

Охнула от леденящего страха, который заполнил ей грудь, и невесомо, будто пушинка, соскользнула с борта. Длинная коса вытянулась по течению, мелькнула, извиваясь, и исчезла.

— Утопла! Фекла утопла! — закричал и поперхнулся Вахрамеев. Вылетел из воды, как пробка, и ошалело заметался по берегу. — Уто-о-пла-а!