Читать книгу - "В Одессу на майские. Некурортный роман - Ирина Викторовна Буторина"

тоном проповедовал отец, — что женщина должна принадлежать тому мужчине, который решит все её проблемы и не создаст новых. Зачем он потащил тебя в Одессу? Показать родину? Потащил потому, что денег на Бали или хотя бы Египет не было. Мол, вот девушку вожу по курортам, а на самом деле повёз к родне и в мае. Нет денег — сиди дома, а не пускай пыль в глаза. Дешёвый фраер, как говорят в той Одессе.

— Папа, зачем ты так? Он работает, сколько может, столько получает. Отец у него не бизнесмен, а военный, приходится жить на заработанные деньги.

— Вот я и говорю, что ни на что он не способен. Когда узнал, что он работает, думал, деловой, а он из семьи военных. Кто его папа, генерал? Ах, нет! Значит, заурядность, сын тоже таким станет, — напирал папаша.

— Но ведь не генералы защищают страну, а офицеры и солдаты, — слабо отбивалась Ира.

— Суворов говорил, что плох тот солдат, которые не мечтает стать генералом. Значит, его папаша ни к чему не стремился, и сынок будет таким же. От осинки не родятся апельсинки. Чем раньше ты это поймёшь, тем лучше будет для тебя. Ты девчонка хоть куда, найдётся и тебе деловой и любящий человек.

Все эти слова ложились на удобренную страданиями почву, вытравливали в ней все иррациональные чувства, оставляя только самое рациональное из всех — любовь к себе. Сложно было в это гламурное время, в котором выросла Ира, стать декабристкой. Когда в школе изучали тему о декабристах, судьба их жён была непонятна большинству девчонок в классе. Они удивлялись, что те, оставив сладкую жизнь в столицах, отправились вслед за мужьями на каторгу и жили потом в крестьянских избах, в холоде и бедности. Как ни старались учителя истории и литературы внушить, что декабристки совершили подвиг, отправившись за мужьями, в школе, где учились дети обеспеченных родителей, эти идеалы отзвука в сердцах не находили. «Наверняка были крокодилихи, — рассуждали одноклассницы, обсуждая между собой эту тему, — были бы нормальными, других бы мужей себе нашли. Олигархов тогда не было, но ведь были помещики, аристократы, просто богатые люди, чего за этими в Сибирь переться?» Культ женской красоты и возможностей покорять ею вершины благополучия был в постсоветской России в моде, и эта мода вытеснила из большинства девичьих голов понятие о простых человеческих чувствах: любви, преданности, патриотизме. Любовь предполагалась только с богатым, а патриотизм вообще вызывал смех. Большинство девчонок из класса мечтали о том, чтобы сразу после окончания учёбы «свалить из Рашки» или выйти замуж за олигарха.

Когда Ира встретила Петю — парня из другой среды, предпочитающего зарабатывать на жизнь самостоятельно, живущего среди нормальных ребят из регионов большой страны, она была поражена и увлечена его неординарной личностью, интересными друзьями и той жизнью, которая кипела вокруг них. Она с головой кинулась в эту жизнь и, казалось, была готова продолжать её и дальше, но выпавшие на её долю одесские испытания сломили Ирину и заставили опять полюбить себя. Конечно, такие настроения были неосознанными, не сформулированными, они находились где-то на уровне подсознания, но именно они постепенно охлаждали любовь к Пете, а под разговоры родителей он вообще стал казаться человеком случайным в её жизни.

Она вышла из больницы через три недели, похудевшая, побледневшая, но с жаром принялась ликвидировать накопившиеся в университете задолженности. Для того, чтобы посетить Петра в больнице, надо было найти время и сделать над собой усилие. Перед глазами постоянно возникал его ужасающий одесский облик: безжизненное синее от побоев тело с загипсованными руками и забинтованными ногами, с белой маской крема на лице. Она боялась уродств и всегда отводила глаза, когда видела что-то неприятное. Она переживала, что ей не удастся скрыть испуг, если вдруг окажется, что Пётр непоправимо искалечен, и ей придётся обнять и поцеловать его такого. И всё же она позвонила ему и пришла. К её радости, выглядел Петя вполне нормально. На голове отрос сантиметровый ёжик светлых волос, лицо совершенно очистилось от ожоговой корки, синяки на теле почти прошли, гипс на руке остался, но, расписанный хозяином, скорее веселил, чем заставлял пугаться. Петька перед приходом подружки разрисовал гипс фломастерами, изобразив на его белом поле цветочки, рыбки, сердечки со стрелами и надпись: «Ириска, я тебя люблю!» В этом был он весь: весёлый неунывающий Петя. Увидев Ирину, он расплылся в улыбке, от которой пошла морщинами тонкая молодая кожа, появившаяся на месте ожогов. При этом стало отчётливо видно, что ожог имел вид буквы «М». Верхний угол буквы размещался на высоком лбу парня, а ножки пересекали глаза и заканчивались у подбородка. К счастью, ожог был не глубокий и рубца не оставил.

— Здравствуй, Ириска, — привлёк Петя девушку к себе. — Видишь, теперь никто не ошибётся, что я «москаль», — прочертил он рукой у лица букву «М».

— Чем это они тебя так? — спросила ошарашенная Ира. — Я думала, просто огнём обожгло. Всё лицо было в пене.

— Нет, это затейник-татушник постарался. Помнишь, тот, который мне на Лонжероне тату нарисовал? Он мне на лице букву зажигалкой выжег, художник от слова «худо».

— Как зажигалкой?

— Да вот так, вначале голову осмолил, а потом букву выжег. Давай не будем об этом. Всё прошло, и до свадьбы заживёт. Когда у нас свадьба, Ириска?

— Какая свадьба, ты выздоравливай вначале! — отшатнулась от него Ира.

— Да я пошутил, чего ты так разволновалась? — все ещё улыбаясь, ответил Петя. — Всё, что надо для свадьбы, не пострадало, не беспокойся.

— Ну что ты такое болтаешь? — возмутилась Ирина. — Мы не одни, — обвела она взглядом палату, где на соседних кроватях лежали ещё двое больных: молодой парень и пожилой мужчина.

— А что такого? Как только я в себя стал приходить, они же меня первым делом спросили, с этим-то как?

— Ох, и болтун он у вас, девушка, — заулыбался пожилой сосед, — только глаза открыл, тут же давай хохмить.

— Да, приколист Петруха знатный, — поддакнул ему парень, — редко такого встретишь, зато весело. Унывать не даёт.

— А зачем унывать? На поправку пошёл, даже все пальцы на руке, растоптанные этими уродами, гнутся, один только указательный, — поднял Петька правую руку, — ещё нет, но я не грущу, так даже лучше, проще в носу ковыряться, — потянулся Петя к своему носу под хохот своих соседей. — Ну вот, Ириша, чего их смешить? Палец покажи, а они уже хохочут, несерьёзный народец, — прокомментировал Петя.

— Он теперь так и не будет сгибаться? — поинтересовалась Ира, которую совсем не рассмешила Петина шутка.

— Будет, куда он денется? —