Читать книгу - "Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев"

— Войшелг — то другое. А здесь — перевет будет. Да и глупо. Отцу твоему лишь бы грабить да разорять. Я ему в таких делах не подручник.

— Не князь ты, не воин! — свирепствовала Констанция.

Лев не стал её больше слушать, злобно сплюнул, махнул рукой, вышел.

После отправилась Констанция в Польшу, к своей сестре Кунигунде, бывшей замужем за князем Болеславом Стыдливым, сблизилась там с одним купцом и от него, по всему видно, заразилась страшной болезнью. Теперь она чувствовала, что медленно умирает, тело её гнило, покрывалось язвами и тёмно-багровыми пятнами. И потому знала княгиня: надо ей спешить. Должна она совершить то, чего боится Маркольт, на что не решается её осторожный муж, но чего, она понимала, втайне хотели бы многие.

Явился Мориц, с нескрываемым страхом смотрел на неё, уродливую, безобразную, дрожал, как осиновый лист. Показав лицо, княгиня тотчас снова надела личину.

— Узнал меня? — спросила она отвесившего ей низкий поклон молодого графа.

— Да, княгиня.

— Готов ли ты служить мне? Обещаю хорошую награду. Будешь первым боярином при моём супруге, князе Льве. Получишь большие поместья и сан тысяцкого в Холме.

— Что я должен буду сделать?

— Дам тебе одно маленькое зёрнышко. Положишь его незаметно в отвар, который пьёт князь Шварн. Вот и вся твоя работа. За такой пустяк — такие почести. — Констанция хрипло захохотала и, не выдержав, громко закашляла.

Мориц снова кланялся ей, колени его дрожали мелкой дрожью, он стискивал руки в кулаки и пятился к двери.

— Ступай теперь. Зерно получишь от Маркольта, — словно откуда-то издалека донёсся до него сиплый голос княгини.

Выскочив на лестницу, Мориц набожно перекрестился и бегом ринулся вниз.

44.

Не помогало ничего: ни тёплые отвары, ни прописанные знаменитыми сирийскими и армянскими врачами лекарственные настои и капли. Шварн в страшных муках медленно умирал. Внутри у него как будто клокотал яростный неугасимый огонь, сжигающий, выворачивающий наизнанку, острая боль не отпускала ни на мгновение. Князь стонал, вскрикивал от непосильного жжения. Он то впадал в беспамятство, метался в горячечном бреду, то приходил в себя, едва слышно шептал бессвязные слова, слабой горячей рукой хватал длань неотлучно сидевшей у изголовья Альдоны.

Вначале молодая княгиня надеялась на чудо, на выздоровление — с Шварном и раньше не один раз случалась подобная хвороба. Только однажды она позволила себе отойти от мужниного ложа — надо было немедля разобрать судебную тяжбу в загородном имении. Морицу, который нёс службу в покоях, она велела приставить к дверям княжеской опочивальни усиленную стражу и никого не пускать к больному. Странно, но как раз после её скорого возвращения Шварну стало заметно хуже.

Альдона как могла держалась. Она гнала прочь мысли о грядущем своём вдовстве, запретила себе думать о смерти, но злая мысль хитрой, коварной змеёй вползала ей в душу.

«Что ты будешь делать, как жить, когда умрёт Шварн? — словно говорил ей на ухо кто-то противный и скользкий. — Пострижёшься в монахини? Уйдёшь от мира? Погубишь свою красоту за стеной каменной, в келье хладной? Да, муж твой был князем Галича и Холма, но он был слаб. Он бы всё равно не удержал власть в руках своих. Ответь, признайся как на духу: ведь ты его не любила. Просто жалела. И дочь твоя — не от него. Скрываешь от всех то, что творится у тебя в душе. Но от самой себя разве укроешься?»

— Уйди, прочь, искушение сатанинское! — шептала Альдона.

Она набожно крестилась, вставала на колени перед иконами, молила о выздоровлении мужа, заливалась слезами.

Шварна было жаль, жаль безмерно. О дочери как-то не думалось, о том, что князя могли отравить, тоже. Кроме жалости овладевало ей норою отчаяние. Неужели мир земной так несправедлив?! За что, за что, Господи, ему такие муки?! Что сделал он худого?!

Видя, какие ужасные мучения претерпевает Шварн, понимая, что конец его близок, Альдона взмолилась:

— Господи, скорее бы уж! Чтоб он не изнывал от боли, не страдал! Пошли утешение, успокоение!

Успокоение наступило в Варварин день пополудни. Пред тем к больному позвали священника, соборовали; как полагалось в таких случаях, Шварн постригся в иноческий чин.

Затем он, впервые за последнюю седьмицу, спокойно заснул. Альдона смотрела в его бледное, безжизненное лицо и усилием воли сдерживала слёзы. Только сейчас она вдруг со всей полнотой и ясностью осознала, что становится вдовицей. Мыслям о грядущем вдовстве уже ничто не мешало. Слабая искорка надежды погасла.

Был хмурый день, в слюдяное окно ударял свирепый ветер, какие часто бесчинствуют на Волыни в предзимье. На ставнике перед иконами мерцали лампады. Тонкий запах трав стоял над постелью умирающего.

Шварн ровно, слабо дышал. Альдона задремала, сидя в кресле, уронив голову на мягкий бархат. Внезапно, словно от толчка, она пробудилась.

«Всё! Преставился!» — Острое жало ударило ей в сердце, она даже вскрикнула, увидев, как на устах Шварна проступает черноватая пена.

Дав волю чувствам, она бросилась к его телу, уткнулась лицом в одеяло и громко, захлёбываясь слезами, с внезапно нахлынувшим отчаянием разрыдалась.

— На кого оставил ты меня, ладо?! Как отныне мне без тебя жить, жалимый?! Яко горлица бедная на сухом древе, стану век вековать! — запричитала она.

По хоромам забегали слуги, появились гридни, возле крыльца конюхи спешно седлали свежих коней.

В Луцк, во Владимир, в Литву помчались стрелами гонцы, неся с собой печальное известие.

...В Перемышль, в мрачные каменные палаты, ворвался посланник Констанции. Весь забрызганный грязью, мокрый от пота и дождя, шатаясь от усталости из стороны в сторону, он взволнованно объявил поднявшемуся с лавки ему навстречу Льву:

— Князь. Твой брат Шварн умер в Холме. Княгиня Констанция велела передать... Чтобы ты торопил коня... Бояре кличут тебя на галицкий стол.

Лев оживился, чёрные глаза его загорелись огнём. Хмурость и уныние, неизменных спутников его последних месяцев, сияло как рукой.

— Бенедикт! Павша! — рявкнул он. — Дружину малую вборзе выводите! Мирослав! В Бужск гонца снаряди, к Варлааму! Пусть со всеми воями к Холму спешит!

«Наконец! Господи! Слава тебе!» — Первой мыслью была радость.

Но тотчас подумалось о несчастном Шварне.

«Ох, братко, братко! Зачем принял ношу непосильную на рамена свои?! Раздавил тебя, братко, груз тяжкий».

Лев смахнул со щеки слезу, быстро завернулся в плащ, нахлобучил на голову шапку с собольей опушкой и подбитым зелёной парчой верхом.

С мрачным