Читать книгу - "Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины - Ольга Игоревна Елисеева"

«Гулянье на 1 мая в Сокольниках очень давнишнее, — писала Янькова. — Говорят, что еще Петр I… любил пировать там с немцами… От этого Сокольничья роща и называлась долгое время „Немецкие столы“, и в мое время говаривали еще: гулянье в „Немецких столах“, то есть в Сокольниках. Туда очень много езжало порядочного общества, и как езжали цугом, в золоченых каретах, лошади в перьях, то гулянья получались самые нарядные… Некоторые знатные люди посылали туда с утра в свои палатки поваров; пригласят гостей, обедают в одной палатке, а потом пойдут в другую сидеть и смотреть на тех, которые кружатся по роще в каретах… В Духов день гулянье во Дворцовом саду в Лефортове, больше для купечества и для Замоскворечья. В саду гулянье было для пеших, и щеголихи с Ордынки и Бог весть откуда являлись пренарядные, в бархатах и атласах, с перьями, цветами, в жемчугах и бриллиантах»^[333].

В Москве во время гулянья сестры Вильмот увидели напугавшую их жестокую забаву — травлю медведя. «Мы с офицерами, сопровождавшими нас в этой „медвежьей“ экспедиции, прошли в театр, построенный специально для этого дикого развлечения — травли громадных неуклюжих животных огромными бульдогами, — писала Кэтрин. — …Мы взобрались на… подмостки, и внизу увидели собак, прикованных цепями к клеткам и воющих, как тысяча демонов… Появилось полдюжины бородатых служителей, ведущих на цепи громадного ревущего медведя, цепь укрепили в центре арены в железном кольце. Вскоре к месту схватки также на цепи привели разъяренную собаку.

Ужас этого зрелища и кошмарные предсмертные… крики напугали меня до такой степени, что, закрыв глаза и заткнув уши, я бросилась вон из театра, умоляя о пощаде. На душу легло тяжелое чувство причастности к убийству… Это развлечение устроили бы и без нас, так как подобные зрелища бывают здесь каждую неделю… По возвращении рассказав князю Дашкову обо всем, мы в ответ услышали, что он знал о существовании подобных вещей, но ни разу в жизни не видел этого! Представьте, как мы устыдились своего необузданного любопытства… На самом деле мы ожидали увидеть что-то вроде бродячего зверинца… Весь вечер мы слонялись по гостиной, заткнув уши и боясь, как бы кто-нибудь случайно не произнес слово „медведь“».

Послушаем Марту: «Громадная собака, спущенная с цепи, напала на несчастного мишку, который был прикован. Он пытался защищаться от разъяренной собаки, которая вцепилась ему в горло. Мы закричали „Прекратите!“… и поспешили уйти. Подобное жуткое развлечение, как травля быка или петушиные бои — несомненно, остаток варварства»^[334].

Обратим внимание, как по-разному сестры описывают случившееся. Кэтрин — выразительно, экспансивно, с явным нагнетанием страха, со старанием оправдаться. При этом она посвящает жестокой забаве целую страницу. Марта комкает историю до нескольких строк, ей действительно неприятно вспоминать. У нее не «громадный ревущий медведь», а «бедный мишка». И именно она упоминает, что подобные развлечения популярны и в Англии — например травля псами привязанного быка. Для насмешливой, свысока относившейся ко всему Кэтрин неуместны подобные параллели.

Было принято, чтобы парки и сады города, как императорские, так и частные, постоянно или по определенным дням открывали двери для народного гулянья. Считалось неприличным содержать сад и пользоваться им в одиночестве. Среди гостей могли быть люди любого происхождения, лишь бы обыватели вели себя пристойно и не щеголяли в лохмотьях. Первым по статусу был, конечно, Летний сад. В конце XVIII века на Мойке существовал Нарышкинский сад, где по средам и воскресеньям давались танцевальные вечера. На Литейной улице — Итальянский. За городом раскинулись Аптекарский и Ботанический.

Так же как и открытый стол, «открытый сад» был обязанностью вельможи. Не позволяя горожанам вторгаться в свои владения, богач рисковал прослыть скаредным. На Крестовском острове находился сад К Г. Разумовского. Там публике позволялось ловить рыбу, а рядом имелся трактир, где на средства графа гостей потчевали закусками и прохладительными напитками. На Каменном острове долго сохранялся сад опального канцлера елизаветинской эпохи А. П. Бестужева-Рюмина. Он был разбит в голландском стиле, с проложенными каналами, облицованными белым известняком. На Елагином острове в охотничьем доме И. П. Елагина гуляющих угощали обедами и ужинами. На Выборгской стороне самыми великолепными были сады А. С. Строганова и А. А. Безбородко, там в праздничные дни устраивались фейерверки, играла музыка, выступали цирковые актеры — паяцы и акробаты. Сад Таврического дворца Г. А. Потемкина тоже был открыт для гуляний.

Камердинер светлейшего князя Ф. Е. Секретарев рассказывал своей дочери, как он еще ребенком попал к Потемкину на службу. Мальчик родился в Белоруссии, недалеко от Могилевского имения Григория Александровича. «В этом имении был дворец с большим садом, много аллей, цветов, беседок, статуй… Когда князь приезжал в имение, то посторонним лицам хоть и дозволялось бывать в саду, но рвать цветы запрещалось. Приезды князя возбуждали всеобщее любопытство…всем, конечно, хотелось видеть такое важное лицо». Секретарев с братом забрались в сад и надрали по букету. «Вдруг из одной беседки раздался строгий голос: „Кто позволил вам здесь цветы рвать!“ Брат мой был прытче меня и убежал, а я так оторопел, как будто прирос к месту. Сидевший в беседке махнул мне рукой, приказывая к себе подойти; я подошел и тотчас же догадался, что это был сам Потемкин. „Кто позволил вам рвать цветы? — повторил он строго. — Разве вы не знаете, что это запрещено?“ — „Я для вас нарвал“, — сорвалось у меня с языка. Князь усмехнулся и, погладив меня по щеке, сказал: „А ведь ты не глуп. Хочешь быть у меня — тебе будет недурно“. Не помню, но, кажется, я сказал: хочу. Спросив согласия моих родителей, князь велел мне прийти во дворец, где, показав меня императрице, передал ей мой ответ о нарванных цветах и старался обратить ее внимание на мою находчивость. Он сказал государыне, что намерен взять меня к себе, и я, буквально через несколько часов, с головы до ног был одет в шелк и бархат, и тем началось мое постоянное пребывание при особе князя»^[335]. Так шалость в саду вельможи привела деревенского мальчика ко двору.

Загородные дворцовые парки — Петергоф, Царское Село, Ораниенбаум, Гатчина, Павловск — тоже были открыты для публики. Их обрамляло целое зеленое море частных садов Нарышкина, Вяземского, Зиновьева, Апраксина, Потемкина, Шереметева, куда также вход был свободен. До многих отдаленных мест казалось легче добраться по воде. Летом начинались прогулки на Неве в шлюпках, весельных лодках, на яхтах под парусами. Гребцы распевали песни и играли на рожках.

Виже-Лебрён на даче у Строганова наблюдала за рекой. «К вечеру снова поднялись на террасу, откуда при спустившихся сумерках наслаждались зрелищем… фейерверка, каковой отражался в водах Невы. И наконец, в завершение всех развлечений подплыли две узенькие лодки с индейцами, которые стали плясать для нас»^[336].