Читать книгу - "Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма - Том Рейсс"

С другой стороны, Дюма обладал безрассудством[567]человека, нашедшего дело, за которое стоит умереть, – дело, которое спасло его мир и наполнило его жизнь безграничной надеждой и смыслом. В своей карьере он много раз проявит безрассудную отвагу, причем каждый новый подвиг будет вдохновлять его на еще более великие свершения.

10 сентября, через неделю после его назначения дивизионным генералом, Мари-Луиза родила их первого ребенка – дочь, которой они дали имя Александрина Эме[568]. Дюма прискакал в Вилле-Котре[569], чтобы быть с ними. Но, проведя всего четыре дня с женой и новорожденной, он узнал о назначении его главнокомандующим[570]целой армией и был вынужден уехать. Ему предстояло возглавить Западнопиренейскую армию, которая с момента формирования в апреле прошлого года вела мелкие стычки с испанскими войсками на французской стороне границы.

Дела складывались неважно: за пять месяцев конфликта в армии сменились четыре генерала. Каждого из них Комитет общественной безопасности снял с должности после очередной победы испанцев. «Это назначение[571]даст вам новые возможности доказать преданность общественному благу, сокрушив врагов, – писал военный министр. – Рвение к делу Республики, которое вы до сих пор проявляли, служит бесспорной гарантией того, что вы не станете щадить ее врагов». Министр заявил, что свойственные Дюма «патриотизм и отвага сделали его достойным доверия, оказанного нацией».

Клод Лабуре, который только начал называть своего зятя «генералом»[572], наверняка был в равной мере поражен, горд и напуган стремительным превращением молодого Алекса из простого кавалериста в главнокомандующего. 20 сентября он писал другу семьи:

Генерал прибыл сюда 15-го, а оставил нас вчера, 19-го, уехав дилижансом. Через несколько дней он будет в Пиренеях. Малютка чувствует себя хорошо, так же, как и Мари-Луиза. В присутствии мужа она держалась с большим мужеством и расплакалась только после его отъезда. Сегодня она вновь сама себе хозяйка. Она находит утешение в мысли о том, что все эти жертвы должны пойти во благо нации.

Настала первая годовщина основания Республики (и начала работы Национального конвента). В честь праздника правительство официально отменило христианский календарь и ввело в действие новый – революционный. Революционная система летоисчисления, использовавшаяся в документах до этого момента, рассматривала 1789 год (провозглашение Прав человека) Годом I Свободы. Однако теперь 1789-й ассоциировался с «ложной революцией» патриотов-аристократов (примиренцев и умеренных соглашателей), и к тому же свобода больше никого не заботила. Новый календарь стал лишь одной из бесчисленных утопических мер, принятых в правление якобинцев в 1793–1794 гг., но он выделяется хотя бы тем, что ни один человек не лишился жизни ради его введения.

Дюма привез в Байонну десятистраничную памятку[573]с перечислением многочисленных целей, которые Военное министерство ставило перед Пиренейской армией. Главнокомандующему следовало, не теряя времени, составить список «самых важных перевалов[574], портов и дорог и, если они заняты испанцами, приложить максимум усилий для изгнания врагов и захвата объектов». Военный министр, чья карьера и жизнь тоже стояли на кону, напоминал Дюма, что тот «должен в установленные сроки поддерживать[575]переписку с военным министром независимо от переписки с [Комитетом]».

Байонна была укрепленным городом, и, когда экипаж генерала Дюма подъехал к воротам, стало известно, что нового главнокомандующего не впустят внутрь[576]до тех пор, пока местные представители народа не вернутся (очевидно, они были в отъезде). Лишь после долгих переговоров генерал Дюма и его адъютанты получили от «политически подкованной стражи» разрешение занять свое жилье.

Комнаты, предоставленные Дюма и его помощникам, выходили на главную площадь, где представители народа установили гильотину. Вскоре произошел короткий, но значимый эпизод. Единственный источник, содержащий его описание, – мемуары сына Дюма. Это история из тех, которые писатель очень любил рассказывать о своем отце и которые с удовольствием приукрашивал для вящего эффекта. Тем не менее это очень похоже на поведение Алекса Дюма.

Когда настал ужасный час[577]и все места у других окон были заняты зрителями, мой отец закрыл свое, опустил жалюзи и задернул занавески.

Затем, прямо под его закрытыми окнами, поднялся ужасный шум. Все местные санкюлоты собрались здесь и кричали ему:

«Эй! Monsieur de l’Humanite [господин Гуманность, причем de заставляло это прозвище звучать таким образом, будто указанная слабость неразрывно связана с аристократизмом], подойди к окну! Покажись!»

Несмотря на бранные выкрики (которые часто принимали настолько угрожающий характер, что мой отец и его адъютанты стояли с саблями наголо и заряженными пистолетами в руках, раз за разом готовясь оружием отразить атаку), ни одно из окон не открылось и ни один из офицеров из штаба моего отца не вышел на балкон.

В результате к новому генералу… перестали обращаться как к гражданину Александру Дюма, с этих пор все знали его только по прозвищу (в то время весьма компрометирующему, особенно для людей, которые его и придумали) Господин Гуманность.