Читать книгу - "Катарина, павлин и иезуит - Драго Янчар"

Кто знает, было ли и вправду какое-то сражение или хотя бы небольшая стычка в Баварском лесу, время такое, что новости распространяются быстро, плохие – скорее, чем хорошие, кое-кто утверждает: крепко схватились наши и пруссаки, другие говорят, что битвы еще только готовятся и если войска до сих пор не столкнулись, то это обязательно случится – в Чехии или в Баварии, в Силезии или в Польше; хорошо, когда человек знает о том, что происходит, тогда он сможет укрыться в ближайшем лесу или на болоте, где императорские конные ратники людей не настигнут. Народу нелегко – этому и тому, нашему и неприятельскому, по всему континенту, от моря до моря, набирают рекрутов – по-хорошему или по-плохому, молодых и старых, охотнее всего – тех, у которых ничего нет, их не так жалко, тех, что скрываются, находят – на сеновале или под кучей навоза, их вытаскивают вилами или штыками, насаженными на кремневые ружья, стражники извлекают их из укрытия и, словно на вертеле, доставляют туда, где их засовывают в мундиры, и они оказываются среди пехотинцев или гренадеров, среди кирасиров или драгун, а если ни на что такое не годятся, будут разгребать конский навоз или вытягивать пушки из грязи, каждому найдется применение, даже преступнику, бунтовщику и лентяю, муштра и офицерская палка выучат всякого, как насаживать штык на кремневое ружье, как с его помощью протыкать живот или разбивать голову врага, война – это не шутка, тут все всерьез: Австрия хочет вернуть себе Силезию, Пруссия хочет Силезию удержать, она получила ее совсем недавно, и еще она желает отхватить кусок Польши, Саксонию и Померанию, сторон отгороженном от мира крутыми скалами, днем они проводили строевые учения и ели из общего котла, по ночам укрывались одеялами и овчиной, вдыхали вонь хлевов и ждали, когда, наконец, спустятся на равнину, двинутся к Дунаю, а может быть, в сторону Чехии и Силезии, чтобы освободить ее и парадным победным маршем сквозь толпу встречающих их людей вернуться к своим коровам, хлевам и овчинам. Капитан Виндиш мрачно расхаживал вокруг, через день отдавал приказ об осмотре ружей и пушек, о проверке мундиров и состояния физического здоровья своего подразделения, чтобы люди не разленились и не стали в этом состоянии ожидания подобны жующим жвачку коровам или собственным низкорослым, упитанным и косматым лошадям. И все же этого нельзя было избежать, люди все округлялись и обрастали космами, в том числе и сам Виндиш. Одного из солдат, укравшего кусок сала из коптильни в крестьянском доме, он осудил на тридцать ударов палкой, этот случай внес в солдатскую жизнь некоторое разнообразие, но не слишком большое, уже после пятнадцати ударов окровавленная палка вся расщепилась, кожа солдата тоже была изодрана и он чуть не умер. В этот день построенную воинскую часть данный случай несколько дисциплинировал и ввел в состояние напряжения, но уже назавтра снова началось тупое ожидание, ссоры, пьянство, драки, утренняя чистка пушек, однообразное ночное похрапывание. Или пение, ведь эти крестьяне каждый вечер пели:

Ружье это – мне жена,

Сабля – моя милая,

Буду в белом я мундире:

В мире нет солдат красивей,

Чем из Нижней Штирии,

Богатырский виду крайпцев,

У гусар из Венгрии.

– Хороши, нечего сказать, – говорил Виндиш, – даже парик не умеют как следует надеть, а поют – будто волки завывают, они и понятия не имеют, что такое соната или менуэт, храбрые – это, конечно, может статься, если их саблей или пулей погонишь в атаку. Вечер за вечером они пели до хрипоты; едва сгущались сумерки, они ложились в своих хлевах, покрывшись овчинами, сразу кто-нибудь начинал мурлыкать песню, и они снова пели о том, что прилетит пуля и попадет в сердце, тяжело ранит, хотя сами никогда еще не слышали свиста пуль и не видели ни одного пруссака, но все равно пели каждый вечер, а за пение солдата не накажешь, хотя и следовало бы, да еще как. Когда Виндиш учился в военной академии в Винер-Нойштадте, он и подумать не мог о том, что будет твориться сейчас, но уже в самом начале пути на поля сражений он понял, что война – это ожидание, преодоление огромных расстояний, вытаскивание пушек из грязи, вонь конского навоза и овчины, прозябание в каком-то альпийском захолустье, слушание тягучих крестьянских песен; если придет приказ о выступлении, это будет настоящей встряской, волнением, чем-то уже похожим на войну. Подобно своим солдатам, он и сам становился похожим на круглобоких косматых лошадей, тянувших пушки, мундир его уже плохо сходился – отрывались пуговицы, а что иное может делать человек в Тамсвеге, кроме как всякий вечер жрать – дичь и свинину, курятину и сало, баранину и вино, тут даже учение по стрельбе проводить невозможно, какой смысл всаживать пули в эти скалы? В Винер-Нойштадте у них был приличный полигон, их воинская часть ездила туда строем, палила из пушек, принимала поздравления, во всем деле была своя воинская логика от начала и до конца, и потом, у них был неплохой оркестр, который громко играл марш, звучали барабаны, литавры, трубы, а не это крестьянское солдатское нытье, как здесь; тут по вечерам солдаты пели до хрипоты, а он днем до хрипоты выкрикивал команды. И не было вокруг ни одной женщины, местные крестьяне своих дочерей и жен от чужих крестьян в солдатских мундирах, а тем более от офицеров, запирали в домах; если какая-нибудь из них выходила, направляясь к воскресной обедне, и кто-то из офицеров с ней заговаривал, сразу же сыпались жалобы. Тамсвег оказался совсем не тем, чего капитан Франц Генрих Виндиш ожидал от этого похода, нигде не было дьявольского Фридриха и его бездарных генералов, не было видно и перепуганных прусских гренадеров, которые побежали бы, как зайцы, от грома их десятифунтовых пушек, как о том пело его окружение, пели его воины: