Читать книгу - "Конокрад и гимназистка - Михаил Щукин"

Он обогнул крыльцо, прошел вдоль глухой стены и вернулся обратно — старый дом стоял, будто крепость, и проникнуть в него без шума было никак невозможно. Но Вася-Конь шума никогда не любил, предпочитая действовать неслышно и осторожно, поэтому не терял надежды, еще и еще раз оглядывая дом. Добрался до сеней, поднял голову и молча ахнул — да вот же! Маленькое оконце подслеповато глядело на него грязным, мутным стеклом. Разогнуть ржавые гвозди и осторожно вытащить его было делом одной минуты.

Теперь оставалось главное — пролезть. Вася-Конь скинул с себя полушубок, поддевку, шапку — остался в одной рубахе. До крови обдирая плечи, он все-таки протиснулся в узкий лаз и оказался в сенях. Постоял, оглядываясь, привыкая к полутьме, затем продвинулся к входной двери, прислушался. За дверью не было никаких звуков. Взялся за железную скобу, осторожно потянул на себя. Дверь неслышно открылась.

Он вошел в дом как раз в тот момент, когда Демьян Савостин, донельзя напуганный неожиданным обмороком нежной и чувствительной мельниковой дочки, пытался привести ее в чувство — лил ей на голову воду из деревянного ковшика. Он стоял спиной к двери и не видел, как она открылась, не услышал беззвучных шагов Васи-Коня и успел лишь вздрогнуть от неожиданности, когда рука его с ковшом взметнулась вверх, а в следующее мгновение он уже безвольно валился на пол, захлебнувшись от дикой боли — ему будто разом ноги переломили.

Цепкие пальцы сомкнулись железным полукольцом на горле, придушили, после чуть обмякли, давая возможность со всхлипом вздохнуть, снова сжались, и незнакомый голос тихо предупредил:

— Молчи, если жить хочешь.

Жить Демьян Савостин очень хотел. Молчал, перемогая рвущую в ногах боль, даже попытался согласно кивнуть головой. Пальцы на шее совсем разомкнулись, будто высочайшее разрешение выдали — дыши. Раскрытым ртом Демьян хлебнул воздуха и зашелся в судорожном кашле.

Вася-Конь кинулся к Тонечке, ножом распластнул веревку, стал разматывать ее, обмирая от вида безвольно опущенной на грудь головы и совершенно белых щек, словно присыпанных мелкой известкой.

— Ты, парень, не суетись, оставь веревку. И барышню не тревожь лишний раз — сама оклемается. Тихо-о-нечко поворачиваемся, тихо-о-нечко…

Вася-Конь, падая вправо, резко крутнулся на одном месте, готовый вытянуться в прыжке, но не успел. Выстрел в тесном пространстве грохнул по-особенному оглушительно, и чуть приоткрытая входная дверь медленно распахнулась настежь. Вася-Конь споткнулся, хватаясь рукой за правую ногу, — по ней будто палкой ударили с размаху, — и сразу ощутил под пальцами теплую, липкую кровь. Поднял голову. Темный зрачок револьверного ствола неподвижно смотрел ему прямо в лоб. Топорща пшеничные усы, оскаливая желтоватые зубы, Гречман твердо стоял на широко расставленных ногах, и сапоги у него были столь яростно начищены, что на них играли зеркальные отблески. В полной своей красе возвышался полицмейстер над раненым противником.

— Ваше благородие, ваше благородие, — заскулил Демьян, тяжело поднимаясь с пола, — он мне, гад, ноги покалечил…

— А ты не зевай! Парень он аховый и дерется отменно, любо-дорого смотреть, как дерется. Правда, нынче оплошка вышла… Жаль. Вяжи его, только хорошенько вяжи, чтоб не выкрутился. И ногу тряпкой замотай, он мне в здравии нужен. Да шевелись ты, охать после будешь.

Прихрамывая, морщась от боли, Демьян разыскал в углу веревку, подошел к Васе-Коню, потянул его за руку и вдруг перегнулся, будто его переломили в пояснице, отлетел безвольным кулем и рухнул прямо на Гречмана. Но тот устоял, качнувшись, отшвырнул от себя Демьяна, и еще один выстрел наполнил дом грохотом. Вася-Конь рухнул и ничком распластался на полу.

Гречман сам скрутил Васе-Коню руки за спиной, сорвал с окна занавеску, перемотал раненую ногу, переступил через него, будто через колоду, и поднял нож, валявшийся возле стула. Взглянул на Тонечку, которая все еще не пришла в себя, прислушался — дышит. Разглядывая узкий, кривой нож с удобной, старательно выточенной деревянной ручкой, он простучал сапогами к Демьяну. Тот успел доползти до стены и теперь пытался сесть, елозя по полу ногами. На глаза ему из расцарапанного лба густо капала кровь, и он ничего не увидел: ни резкого взмаха руки Гречмана, ни блеска стального лезвия, ни оскаленных зубов под пшеничными усами — нож вошел ему точно в сердце.

Видит бог — не собирался господин полицмейстер лишать жизни своего верного и по-собачьи преданного слугу. Но обстоятельства так сложились, что мгновенно родился план, в котором мертвому Демьяну Савостину предстояло сыграть свою роль. Нож, принадлежавший Васе-Коню, торчал теперь в груди мирного обывателя, убийца в жестокой схватке со стрельбой был обезврежен, а пособница его, милая гимназисточка — вот ужас-то! — также была задержана на месте преступления и препровождена в полицию, где долго испытывала терпение служивых чинов, симулируя обморок.

Все складывалось таким образом, что лучше и не надо. А уж выколотить из конокрада нужное признание и найти все-таки неизвестного до сих пор мерзавца, который порушил прежнюю спокойную жизнь, а заодно и загнать в угол строптивого мельника — это, как говорится, дело ловкости.

Гречман достал папиросы, закурил, ломая спички, и вышел на улицу. Постоял на крыльце, переводя дух, негромко, со злобой выговорил:

— Вот теперь поглядим, сволочь, — кто кого повалит!

И крепко сжатым кулаком погрозил своему невидимому врагу.