Читать книгу - "Когда мы были чужие - Памела Шоневальдт"

Да, и это тоже. Я никогда не видела ни одного корабля, не видела не только океана, но и большого озера. Сердце замерло у меня в груди. Холод пробрал до костей.

— Я никого не знаю в Америке. И Карло не написал нам ни строчки, — голос у меня срывался.

— Письма идут долго. Кармела рассказала мне, что случилось в ту ночь, рассказала, что пытался сделать твой отец. А даже если он женится на Ассунте, позволит ли это остаться тебе, Ирма? И тебе, и Кармеле? Вам обеим?

Я молчала. Ассунта добрая женщина, но, возможно, не настолько, чтобы держать в доме двух других. Мышка пробежала по каменным плитам и юркнула под купель.

— Обеим, Ирма? — повторил он.

Я тоскливо смотрела на свои руки, сложенные на коленях.

— Наверно, нет, но я боюсь уезжать, святой отец.

— Конечно, боишься, однако, что мы сумеем дать тебе здесь, в Опи, хоть мы и любим тебя? Многие находят в Америке свое счастье. Если случится голодный год, ты сможешь прислать денег и помочь своей семье. Уж лучше так, не правда ли, чем жить здесь из милости? Или выйти за мужчину, который будет жесток с тобой?

Я закрыла глаза. У меня нет выхода.

— Господь милостив, он позаботится о тебе, как добрый пастырь заботится о своем стаде. Он призрит тебя на путях твоих, — мягко утешал меня знакомый ласковый голос. Слезы навернулись мне на глаза. — Возьми, — отец Ансельмо протянул мне платок. Снаружи пробили часы. Он откашлялся. — Ирма, посмотри-ка сюда.

Достал папку с бумагами. Мое свидетельство о рождении, пояснил он, и письмо, которое надо показать капитану корабля и портовым служащим в Америке, где сказано, что я из порядочной семьи, приличного поведения и доброго нрава, обучена рукоделию, и что он лично, как заказчик, доволен моей работой.

— А это тебе, — он протянул мне четки с крошечными коралловыми бусинами. — Они ничего но весят, но смогут утешить тебя в пути. Если Карло напишет, я сообщу ему, чтобы нашел тебя в Кливленде. И прослежу, чтобы Эрнесто отдал тебе приданое, а также, чтобы они с Ассунтой заботились о Дзии, когда поженятся.

— Спасибо, святой отец, — с трудом выговорила я.

Итак, все было решено без меня. Когда мы отбирали овец, на продажу или на убой, остальные преспокойно паслись, не замечая исчезновения товарок. Когда меня уведут, Опи будет жить без меня. Я обвела взглядом окна и фрески на стенах, колонны и дубовую кафедру, которые больше, наверно, не увижу никогда, и посмотрела на отца Ансельмо.

— Отдайте, пожалуйста, деньги за алтарную пелену Дзии, чтобы она не пришла к Ассунте, как побирушка.

Он обещал и пошел проводить меня до дверей.

— Прощай, Ирма, — он поцеловал меня в обе щеки. — Пиши нам.

В тот вечер я обошла все до единой улочки Опи. Похоже, ветер разнес весть о том, что я уезжаю, как когда-то клочки Филомениного шитья. Жена мэра отвела меня к каштану у колодца и потихоньку сунула в руку двадцать лир.

— Ты едешь в Америку, да? — с любопытством спросила ее маленькая дочь.

— Тише, детка. Купи себе в Неаполе что-нибудь приятное, Ирма. — Она наклонилась ко мне. — Говорят, в Америке женщинам не обязательно выходить замуж. Какая чудесная страна.

— А Ирма приедет обратно? — прошептала девочка.

— Нет, никогда! — твердо ответила ее мать, и глаза ее блеснули. Прежде мне никто еще не завидовал. Она поцеловала меня и торопливо ушла, увлекая за собой ребенка.

Я непременно вернусь. Вот только когда? А теперь мне надо забрать с собой Опи. Я вскарабкалась на высокое плоскогорье, где начиналось наше пастбище, достала обрезок ткани и вышила черными нитками неровную городскую стену, дом мэра, нашу церковь с колокольней и улочку с путаницей домов, в одном из которых родилась — и жила до этой поры.

Солнце уже почти село, когда я пришла домой. Отец никогда не возвращался до темноты, но сейчас он сидел у очага и смотрел в огонь.

— Приданое на столе, сто двадцать лир, — угрюмо сказал он. — Ты, вот что. Везде, где будешь, всем говори, что ты из рода Витале, из Опи. На, возьми еще, — он протянул мне палку салями и небольшой круг нашего сыра. — Хотя б до Неаполя сможешь есть как следует. Работай там хорошенько, в Америке, деньги вышли, как только сможешь. Ты славная девушка. Не осрами нас.

Не помню, чтобы отец когда-нибудь произносил такую длинную речь.

— Ты женишься на Ассунте?

Он пожал плечами. Значит, женится.

— И Дзия будет жить с вами?

Он поглядел на тетку и кивнул. Потом отвернулся и мрачно добавил:

— Вот что, Ирма… в ту ночь, когда я… в ту ночь я думал про твою мать и мне нужна была она. — Он прочистил горло. — Мужчине бывает одиноко, вот и все.

Он тяжело поднялся, точно слова вытянули из него все силы. Сжал мне плечо, надел плащ и ушел в таверну. Больше мы с ним не говорили.

Мы молча поели с Дзией, а затем я прогладила алтарную пелену и надушила ее лавандовым маслом. Упаковала свою шкатулку для рукоделья, документы, четки отца Ансельмо, пару платьев и передник, хорошие башмаки, а еще кусочек камня из стены нашего дома. Задула свечу и легла в кровать к Дзие. Я пыталась сказать что-нибудь, но она прижала меня к груди и прошептала:

— Тихо, тихо. Спи.

Во сне она плакала, и я крепко ее обнимала, чтобы утешить. Когда я проснулась, отец уже ушел.

На рассвете я в последний раз пошла на колодец, чтобы принести домой воды. Там меня ждала Ассунта, с маленькой буханкой хлеба. Он был еще теплый.

— В дорогу как раз сгодится. Ты не тревожься, я буду хорошо заботиться о твоей Дзие.

— Спасибо, Ассунта.

Слезы закапали на хлеб, я утерла их шалью.

— Поверь мне, Ирма, твой отец добрый человек.

Я ничего не сказала ей.

— Как он замечательно смеялся, когда был молодой. Ты знаешь, что до того как родился Карло, они с твоей матерью потеряли троих детей? Он однажды признался мне, что боится слишком сильно полюбить ребенка, а потом вдруг потерять его.

Отец никогда не говорил об этом. Возможно, я бы и не узнала ничего, если бы осталась в Опи.

— Правда. На, возьми, — она положила мне на ладонь пять бронзовых пуговиц. — Они очень тонкой работы. Сможешь продать в Америке за хорошие деньги, или носи сама.

Я попыталась поблагодарить ее, но она уже торопилась прочь. Пока я шла к дому, пуговицы стали теплые, как хлеб. Последний раз я иду к дому.

Утреннее солнце пробивалось в наше окно.

— Тебе пора, — сказала Дзия, когда я вошла в комнату. — Плащ Карло ты оставь мне. И все, иди.

Она уселась на стул и замерла неподвижно. Я положила золото и свое приданое в замшевый мешочек и повесила его на грудь. Затем расправила плащ Карло на кровати, зажгла свечу и опустилась на колени у ног Дзии. Она погладила меня по лицу, поцеловала обе руки.