Читать книгу - "Закат империи. От порядка к хаосу - Семен Экштут"

15 июля 1876 года, когда еще ничего не было решено и, казалось, что войны не будет, государь поведал военному министру о своих сомнениях. Александр II был «человеком 40-х годов», и ему не был чужд дух гамлетовских рефлексий: прежде он погружался в размышления, а лишь после этого переходил к быстрым и решительным действиям. «Постоянно слышу я упреки, зачем мы остаемся в пассивном положении, зачем не подаем деятельной помощи славянам турецким. Спрашиваю тебя, благоразумно ли было бы нам, открыто вмешавшись в дело, подвергнуть Россию всем бедственным последствиям европейской войны? — Я не менее других сочувствую несчастным христианам Турции, но я ставлю выше всего интересы самой России». Александр II вспомнил проигранную Крымскую войну, слезы навернулись у него на глазах: возможность повторения истории была очевидна. «В случае инициативы с нашей стороны, в случае наступательных наших предприятий и в этом случае может выйти то же, что было в Крымскую войну — опять вся Европа опрокинется на нас…»^[29] Колебания затянулись на две недели. 27 июля, в день рождения императрицы, Александр II принял решение, которое стало настоящим подарком для именинницы. Во время лагерных сборов в Красном Селе император открыто объявил гвардейским офицерам о разрешении «выходить временно в отставку, чтобы ехать на театр войны, с обещанием, что каждый возвратится потом в свой полк, не потеряв своего старшинства»^[30]. Гвардейские офицеры, решившие выйти в отставку, чтобы отправиться воевать на Балканы, формально не состояли на службе, но фактически сохраняли за собой линию своего гвардейского старшинства: их не могли обойти чином при очередном производстве. Формально Россия не вмешивалась в конфликт султана и его подданных, но фактически русские офицеры воевали на стороне восставших. «Таким образом, то, что до сих пор допускалось только негласно, на что смотрели сквозь пальцы, обратилось теперь в открытое, официальное разрешение непосредственно от самого императора»^[31]. И хотя не прошло и трех недель после высочайшего разрешения, как с 14 августа отставки в войсках были приостановлены, Россия невольно вовлекалась в военный конфликт на Балканах. В итоге этим разрешением воспользовались до 5 тысяч русских добровольцев. Одним из таких добровольцев был подполковник Николай Николаевич Раевский, некогда служивший в лейб-гусарах, а затем командующий отдельным отрядом сербской армии. Погибший в Сербии Раевский послужил прототипом Алексея Вронского. Как мы помним, последняя часть романа «Анна Каренина» завершается отъездом Вронского, сформировавшего на свои средства кавалерийский эскадрон, и других добровольцев на войну. Кроме того, в Сербию переводили собранные на добровольные пожертвования деньги, посылались медикаменты и предметы снаряжения. Среди добровольцев был и художник Василий Дмитриевич Поленов, принявший непосредственное участие в боях и отмеченный наградами. Столичные иллюстрированные журналы охотно публиковали его выполненные с натуры рисунки, запечатлевшие ход боевых действий в Сербии. Украшенный знаками отличия художник благополучно вернётся в Россию и прославится со временем как известный передвижник. Русский доброволец, воевавший на Балканах, станет заметной фигурой в московском и петербургском обществах, чем не преминет воспользоваться чуткий бытописатель Пётр Дмитриевич Боборыкин. Главным героем его популярного романа «Китай-город» станет волонтер — участник войны на Балканах, тридцатипятилетний дворянин Андрей Дмитриевич Палтусов.

Но всё это будет потом, когда оставшиеся в живых добровольцы вернутся в Россию. А тревожным и непредсказуемым летом 1876-го ни сам император Александр II, ни министр иностранных дел канцлер князь Горчаков, ни военный министр генерал Милютин — никто не знал, каким будет финал разыгравшейся драмы. При дворе царило мрачное настроение. Военного министра поразило, что «все, до самой молодой фрейлины, спрашивают, нет ли новых телеграмм с театра войны»^[32]. А императрица Мария Александровна, никогда не позволявшая себе вмешиваться в государственные дела и привыкшая взвешивать каждое слово, когда речь шла о политике, чётко обозначила свою позицию не только государственному канцлеру, но и военному министру. Государыня без обиняков сказала Милютину, что она скорбит «о бедственном положении дел в Сербии»^[33]. Однако император понимал, что прагматичная Европа не склона воевать с османами, а прямое вмешательство России во внутренние дела Турции и её стремление в одиночку мечом разрубить гордиев узел проблем на Балканах — всё это может стать детонатором большой европейской войны. «…Нас вовлекут в войну даже против собственной нашей воли»^[34]. Серьезные сомнения испытывал не только царь, но и его военный министр. Для генерала Милютина грядущая война была делом чести и профессиональной репутации. Только война могла показать на деле боеспособность русской армии, реформированием которой Дмитрий Алексеевич занимался в течение шестнадцати лет. Военный министр много и продуктивно работал, никогда не оставался праздным, чуждался светских развлечений и в иные годы спал не более пяти или пять часов в сутки. Несмотря на это, великий трудолюбец Милютин получал «безымённые письма, наполненные самыми грубыми, площадными ругательствами, будто бы за расстройство армии, и всё это после 16-летних забот об устройстве и усилений наших военных сил»^[35]. Лишь война, победоносная война могла очистить Милютина от клеветы. Несмотря на это, Дмитрий Алексеевич отнюдь не жаждал победных лавров и готов был поступиться своим самолюбием, когда речь шла о благе государства. «Но ужели для своего оправдания, для удовлетворения своего оскорбленного самолюбия желать бедствия России. — А по моему убеждению, война была бы для нас неизбежным бедствием, потому что успех и ход войны зависят не от одной лишь подготовки материальных сил и средств, но столько же от подготовки дипломатической, а с другой стороны, от способности тех лиц, в руках которых будет самоё ведение военных действий»^[36].