Читать книгу - "Взятие Смоленска и битва под Оршей 1514 год - Алексей Лобин"

Под стенами смоленской цитадели навстречу русским воеводам за городской вал в поле с нагорной стороны вышел сам наместник Юрий Глебович, а также «князи и бояре Смоленский и гетманы жолнырьскые с желныры». Как оказалось, напрасно: в ходе боя «смоленьских людей многих побили, а иных князей, и бояр, и желнырей живых, переймав многих, послали в Боровеск к великому князю».

Русская артиллерия была обеспечена позициями для стрельбы, а сам город был обложен. Государь Василий Иванович появился перед Смоленском 11 сентября, «и граду Смоленску великие скорби и бои пушками и пищалями по многу дни сотвори». Однако обстрел ничего не дал: как писал летописец, «и что разобьют днем, а в нощи все зделают».

О второй осаде Смоленска сохранилось весьма тенденциозное сообщение под названием «Новое известие о Литве и Московитах». Анонимный автор, по его признанию, получил письменные сведения от короля «и других знатнейших при дворе лиц».

Согласно донесениям осада, во время которой «московит» «безпрерывно штурмовал день и ночь», длилась четыре недели и два дня. Перед крепостью было расставлено «до двух тысяч штук пушек (buchsen), больших и малых, чего никогда еще ни один человек не слыхивал. Все это ему отлили итальянцы и немцы, между ними большое орудие, заряжающееся двумя снарядами: одним каменным и одним железным ядром»^[48]. Позже Сигизмунд Герберштейн упоминал в Москве «очень большую пушку», которая могла разрушить «и свод, и стены ворот»^[49]. Вероятно, в осаде могла принимать участие либо гигантская мортира Паоло да Боссо 1488 г., либо же одна из бомбард, отлитая немецкими мастерами в начале XVI в.

Иоасафовская летопись отмечает: «… князь великий пушки повеле уставити и по граду из пушек и пищалей повелел бити по многи дни, и стрельницу Крышевскую разбиша и града Смоленска людем многие скорби нанес»^[50]. После жестоких обстрелов, по сообщению анонимного источника, в крепости якобы нашли 700 ядер. Помимо артиллерийского обстрела, пишет автор донесения, «коварный Московит» использовал и нестандартные способы осады: «он имел более 400 живых кошек, которых с привязанным огнем пустил в крепость, точно также пытался посредством летающих голубей внести огонь в крепость: все это не помогло»^[51].

В отличие от первой осады Смоленска, воеводы не испытывали крепость штурмом — в русских источниках о какой-либо неудачной атаке сведения отсутствуют.

По словам самого Сигизмунда, полоцкая цитадель была якобы обложена 20 000 врагов, а Орша — 14 000^[52]. Чуть ниже этого послания внесена заметка: «Моски обложили Полоцк и Смоленск с полутора тысячами орудий, из которых помимо других снарядов, уже более 500 огненных ядер было выпущено по Смоленскому замку».

Анонимный автор «Нового известия о московитах» распределяет русские силы следующим образом: якобы большое войско «более 80 000 человек» стояло под Смоленском, перед Полоцком — 24 000, у Витебска — 8000». Автор «известия» неоднократно и сознательно прибегает к гиперболе, для того чтобы позже показать значение одержанного успеха. Двумя последними отрядами, по сведениям анонимного автора «Нового известия», командовал кн. М. Л. Глинский. Но разрядные данные этого не подтверждают: ратью, направляемой под Полоцк, как известно, руководили кн. В. В. Шуйский и М. Кислица. Обращает на себя внимание неоднократно повторяемая цифра в 80 000, которая является неким «стереотипным стандартом» численности русской армии в польсколитовских источниках.

Сам король, по его собственному признанию, не на шутку встревожился, когда получил сведения о том, что «войско татар, которое должно было идти на помощь против москов, вдруг прошло вдоль московских границ и переправилось через Днепр». К счастью для короля, «союзники» не пошли в Литву, а ушли опустошать Валахию^[53].

Все перечисленные сведения о размерах русских войск многократно преувеличены. О том, что это были небольшие отряды, игравшие на данных направлениях вспомогательную роль, свидетельствует Устюжская летопись: «А в загон ходили под Оршу, под Мстиславль, под Кричев, под Полотск, полону бесчисленно, а города не възяли ни одного»^[54]. Загоном в разрядах назывались небольшие мобильные отряды, действовавшие на оперативных просторах для разведки, захвата языков и разорения территории, в том числе и для отвлечения внимания противника от объекта главного удара. Такой мобильный отряд в принципе не мог насчитывать нескольких тысяч всадников.

Как и в первую осаду, Литва не сразу отреагировала на новое нашествие. Почти за девять месяцев войны с литовской стороны не было сделано никаких существенных мероприятий по усилению обороноспособности и не были приняты кардинальные решения по активному противодействию агрессивному соседу. Сигизмунд Казимирович в письме от 1 сентября 1513 г. жаловался краковскому епископу, что «литовцы из страха, паники, похоже, неспособны защитить себя своими силами», а «солдат, которых обычно нанимают для защиты от внешних врагов, мы не можем себе позволить из-за [недостатка] времени»^[55]. Политика противодействия русским вторжениям велась в традиционном ключе: Сигизмунд по-прежнему надеялся на то, что крымские татары, в соответствии с договоренностями, своими вторжениями отвлекут значительные силы русских и что стойкость гарнизонов восточных крепостей (Смоленска, Мстиславля, Витебска, Орши, Полоцка) позволит выиграть время для сбора войск. Определенные надежды в 1513 г. были также и на помощь ливонцев и тевтонцев. Но мы видим, что сама оборона границ ВКЛ была неудовлетворительной: денег на войну не хватало; шляхетское ополчение (посполитое рушение), несмотря на внешнюю угрозу, не собиралось; дисциплина в войсках низкая; крымский союзник, несмотря на договоренность, войну против Василия не начинал; крестоносцы своих обещаний не выполняли.

Ливонский магистр по-прежнему гнул свою линию. Он выступал решительно против «московитов», но с условиями предоставлений со стороны польского короля определенных преференций и уступок^[56]. Хотя уже к этому времени стало понятно, что гроссмейстер придерживается совершенно противоположных взглядов. Но два магистра были едины в одном — пока Сигизмунд погряз в проблемах с «московитами», можно было открыто выдвигать свои претензии Польше.