Читать книгу - "Крестьянский бунт в эпоху Сталина - Линн Виола"

Постоянное внимание в данной работе уделяется государству. Его доминирующее положение в социально-политической структуре сталинизма и сама природа используемых источников, в основном официального происхождения, заставляют историка рассматривать крестьянскую политику сквозь призму государства. Впрочем, как отмечал Дэвид Уоррен Сабиан в другом контексте, «то, что касается источников, — не обязательно слабость. Документы, показывающие крестьян с точки зрения правителей или их представителей, начинают с отношений доминирования… Цель заключается в том, чтобы изучить структуру крестьянских представлений в рамках динамики власти и иерархических отношений»^{26}. Поэтому исследование крестьянского сопротивления тесно связано с государственным дискурсом, языком и ментальностью сталинизма, превратившими крестьян во врагов и искажавшими подлинную сущность их «политики». Такие слова и выражения, как «кулак», «контрреволюция», «саботаж», «измена», «разбазаривание», «самораскулачивание», «перегибы», «массовые беспорядки», «бабьи бунты» и сотни других (обо всех мы в свое время поговорим) затрудняют нашу работу, отчасти заглушая голоса крестьян. Порой нам ничего не остается, как брать их на вооружение, наделяя тем самым весом и актуальностью, которых они, скорее всего, не имеют, по крайней мере в буквальном смысле. Однако семиотический подход к использованию этой терминологии может оказать ценную помощь для понимания доминантных голосов и государства. Если государство и накрывает в этом исследовании крестьянство своей тенью, то это связано с тем, что крестьянская культура сопротивления зависела от государства, развиваясь как часть сталинизма и вопреки ему, получая свою динамику от гражданской войны, развязанной государством против крестьянства.

Широта и масштабность крестьянского сопротивления — т. е. само существование того, что я называю крестьянской культурой сопротивления, — говорят об относительной автономии крестьянства в рамках сталинского «государства-Левиафана» и постоянстве ключевых характеристик крестьянской культуры, политики и общины во время и даже после коллективизации советского сельского хозяйства. Стойкость и выносливость крестьянства, взгляд на коллективизацию как на гражданскую войну, как на столкновение культур позволяют оспорить как тоталитарную модель с акцентом на атомизацию общества, так и более позднюю исследовательскую традицию, заложенную Моше Левином, который говорит о «рыхлом обществе», неспособном образовывать сплоченные классы, готовые защищать свои интересы и оказывать сопротивление государству^{27}. Постулируя существование крестьянской культуры сопротивления, данное исследование не ставит целью возродить старое историографическое представление о расколе на «мы и они» в российском (а позже и в советском) обществе, оно скорее предполагает, что дихотомия государства и общества (по крайней мере крестьянского) «снизу» рассматривалась как непреложная данность, однако представляла собой не столько социально-политическую реальность, сколько семантическое оружие сопротивления и взгляд на господствующие силы со стороны подчиненных. Если угол зрения смещается на положение крестьянства в обществе, его отношения с государством, содержание и форму его сопротивления, то советское общество уже не кажется таким отклонением от нормы, каким его обычно изображают. В то же время специфика общего и индивидуального опыта коллективизации вписывается в более широкую историческую картину, и становится ясно, что общие последствия великого крестьянского бунта и его кровавого подавления оказали непосредственное влияние на диалектику и ужесточение сталинизма, в значительной мере образуя подоплеку событий 1937 года.