Читать книгу - "В ожидании весны - Ованес Азнаурян"

Парни ходили по квартире с бокалами шампанского в руках, а девушки в большинстве своем сидели на большом длинном диване. Некоторые танцевали, и никто не мешал влюбленным, и они спокойно целовались в коридоре или спальной комнате.

Тагуи куда-то ушла. Ваге Саакян сел на диван, и ему какой-то сердобольный парень с большой головой, в очках и с грустными глазами альтиста налил шампанского. Ваге теперь пил шампанское и курил. Потом сидящая рядом с ним девушка сказала, что он не должен разрешать Тагуи так много курить, и Ваге ответил, что впредь он вообще не позволит, чтоб Тагуи курила. Девушка улыбнулась ему. У нее был большой рот и пухлые губы. Она была в черных туфлях, очень похожих на индейские мокасины. На ней было короткое вязаное платье цвета выжженной глины, и в ушах красные клипсы. У нее были красивые ноги; она была в красных колготках. Она спросила, когда Ваге и Тагуи познакомились. Он ответил, что не помнит, и девушка рассмеялась. Потом она говорила еще что-то, но Ваге ее не слушал, потому что искал глазами Тагуи. Ее нигде не было. Потом она появилась откуда-то и подошла к нему.

– Ну, как ты? – спросила Тагуи.

Ваге ответил:

– Второй бокал шампанского и четвертая сигарета.

– Нормально. Дай и мне.

Он дал ей сигарету, назло девушке в мокасинах.

– Скоро мы уйдем. – Тагуи глубоко затянулась и с шумом выпустила дым.

– Почему так рано? – спросил Ваге, хотя в душе был рад, что они уйдут отсюда.

– Не знаю, – ответила Тагуи; она казалась еще больше уставшей. – Мне не хочется здесь больше оставаться. А ты ревнуешь?

– Вполне себе гогеновский вопрос, не думаешь? Помнишь ту его картину? Ты сказала, что она тебе нравится[12].

Пятнадцать минут спустя они ушли. Уже было темно, но дождь все еще шел. Ты не видел его, но он время от времени капал тебе на нос. Стало холоднее, и руки Ваге быстро замерзли. У Тагуи они тоже замерзли, и он взял ее руку к себе в карман плаща, и они шли так. Тагуи сказала, что хотела бы посидеть где-нибудь, и они пошли в кафе «Сказка». Тагуи и Ваге сели за столик, за которым Ваге сидел днем, когда у него было время.

В зале свет уже погасили, и он горел лишь за стойкой. Там женщина готовила им кофе и в то же время кричала на свою дочь, девочку лет тринадцати, которая там же готовила уроки. В кафе никого больше не было, и Ваге показал Тагуи соседний столик и сказал, что за ним сидели женщина с сыном в матросской бескозырке, потом девушка и парень. Это было его сегодняшнее приключение, и он хотел рассказывать об этом снова и снова. Им подали кофе (в треснутых чашках, без ушек), и они стали пить и, как обычно, курили. Ваге взглянул, не смотрит ли женщина (она не смотрела, она помогала дочери), и стал целовать Тагуи. У нее были уставшие глаза, и он ее любил. Он целовал ее долго, потом они встали, чтоб уйти, и только тогда женщина сказала, что кафе закрывается. Они поблагодарили ее.

На улице Тагуи опять стала мерзнуть, и они пошли быстрее, чтобы она согрелась. Они пришли домой и легли в постель. И долго еще не могли заснуть. Потому что была осень, потому что было слышно, как идет усилившийся дождь. Утром Ваге Саакян встал рано-рано, перед самым рассветом и написал рассказ: бесхитростный и чистый под названием «Крейсер “Аврора”». В свои тридцать лет Ваге Саакян был уже год как членом Союза писателей Армянской ССР, правда, он не знал, захочет ли напечатать его рассказ новый главный редактор журнала «Гарун» Меружан Тер-Гуланян или нет.

…А через две недели дождь превратился в снег, и город стал другим. Люди надели шубы и пальто, и зонтики исчезли. Через два месяца наступил 1988 год, а через три – все изменилось, и все время уже менялось[13]. Старое начинало забываться, и никто не знал, когда снова будет легко и просто, потому что потом случился 1991 год, и наступила тогда Эпоха Страшных Зим.

Տէր, ողորմեա՛…

5

Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛.

Наступила Эпоха Страшных Зим, и все жили в эту эпоху и не знали, когда она закончится.

И когда они встречали тот Новый, 1993 год, вообще ничего не знали. Встречали дома у Тиграна и Аэлиты. И это было тогда, когда у них в друзьях еще был Арам Назарян, обворожительно улыбающийся АН-35.

Они сбежали в гараж Тиграна и напились и даже не закусывали, потому что нечем было особо закусывать. Они пили, потом еще пили, но не могли заснуть, как ни старались.

– Так мы умрем, – сказал Тигран Гаспарян.

– Не умрем, – возразил Ваге.

– А что, выпить есть еще? – спросил Тиго.

– Смотри, – ответил Ваге, – осталось-таки.

И потом Тигран сказал, что странно, что ереванцы не кончают собой, потому что такую жизнь невозможно вынести. И тогда Ваге сказал, что самоубийства начнутся весной, с начала марта. Тиго согласился с ним, потому что так было и в прошлом году. И он подумал: так будет и в этом (лучше б он так не думал).

Ваге продолжал:

– Люди будут убивать себя, потому что весна им ничего не даст, кроме беспрерывных дождей. Весной у человека все клапаны открываются, и, чем труднее зима, тем они весной открываются больше, и эти отверстия заливает дождевой водой. Человек кончает собой, чтоб не задохнуться. Клапаны – это очень важно, – докончил Ваге и вытащил пробку из бутылки.

Бутылка сказала:

– Хлоп!

И тогда чах Гарик прошептал:

– Серая, серая жизнь!

Они лежали в машине Тиграна, в гараже и пили. На полках, вдоль стен были бутылки и свечи. Они назло всем выключили свет и зажгли свечи. В новогоднюю ночь правительство подарило Еревану электричество. На два дня: тридцать первого и первого… От свечек по стенам гаража ходили длинные тени.

Гарик снова вздохнул:

– Серая, серая жизнь! – Потом присел, включил магнитофон и снова лег. И они втроем стали слушать Себастьяна Баха. И Гарик заплакал, потому что тоже был очень пьян. И когда он заплакал, Ваге и Тигран приложились к своим бутылкам (в ту ночь они отвергли понятие «рюмка»).

В новогоднюю ночь они пили, пили, потом еще пили и слушали Баха.

Прослушав всю кассету до конца, они прихватили по бутылке и пошли гулять по Еревану. Шел снег. Они пошли к Опере. На площади Оперы было много