Читать книгу - "Каждому свое - Вячеслав Кеворков"

— И были совершенно правы, — признался Григорий. Он на секунду задумался. — Завтра я отбываю, а вас с майором прошу сесть за стол и разработать план изъятия станции и материалов. И передай Маркевичу, чтобы немедленно занялся передатчиком майора.

— Будет сделано, — отчеканил Боярнов, уходя.

— Григорий, откуда этот парень? — поинтересовался Генрих.

— Сын недавно погибшего командира крупного партизанского отряда на Украине. Окончил нашу школу радистов. Умница и серьезный конспиратор, а главное, как ты правильно отметил, необыкновенного обаяния человек. Может постучать в любую дверь — и везде желанный гость.

— Обаяние — это хорошо, но не слишком ли он молод для серьезных дел?

— С каких это пор молодость у нас стала недостатком? А обаяние вовсе не мешает ему быть в деле очень жестким. — Григорий подумал и мрачно добавил: — Порой, даже слишком жестким. И к окружению, да и к себе тоже.

— Allzuvielistungesund, — говорят немцы, — все лишнее во вред!

— Немцы для меня не образец, но с этим я согласен.

Коротко постучавшись, вошел хозяин.

— Хотел спросить, всего ли хватает?

— Спасибо, всего вдоволь, — поблагодарил Григорий. — Скажи, Трофимыч, а немцы к тебе часто наведываются?

— Однажды только в лесу четверых патрульных встретил. Ходят по компасу — один круг, другой, а выбраться не могут. На нас тут иногда курская аномалия действует, и стрелка на компасе вертеться начинает. Я вывел их на путь правильный, так они мне фляжку с недопитым шнапсом подарили. Что удивляться? Ведь молодые совсем, мальчишки, можно сказать.

— Не Сусанин ты оказался, Трофимыч, — заключил с досадой Григорий.

— Сусанин? — задумался тот. — На сто верст вокруг такого селянина не знаю. Может, приезжий? А насчет гостей, скажу прямо. Редко кто наведывается. Да и то понять можно. Ближайшая деревня отсюда 20 верст. Бывает, староста оттуда ко мне наезжает.

— Интересуется, кто живет?

— Да нет, у него задачка посложнее будет. Интересуется, вернется ли Советская власть. А я откуда знаю? К ночи напьется до бровей, я его в сани уложу, и к утру его лошадь сама до дому довозит. Ведь как чудно живут люди! — Трофимыч покачал головой и пошел к себе.

Когда остались вдвоем, Григорий наполнил до краев стаканы чаем, заложил ногу за ногу и откинулся на спинку стула.

— Ты уж извини, Генрих, что самое главное на конец приходится.

— Война, Григорий Федорович, все с ног на голову ставит, и то, что сейчас самым главным кажется, через минуту не стоит и ломаного гроша.

— Совершенно справедливо, потому я слушаю тебя с удвоенным вниманием.

— Моя Илиада делится на три части, по принципу цыганского гадания, — что было, что есть, что будет.

Первые две ступени одолели, едва перевалило за полночь, и уже были готовы приступить к последней, как дверь без стука, но с огромным треском распахнулась, и в комнату ворвался возбужденный Маркевич.

— Ай да Маркевич, ай да молодец! — выкрикивал он пушкинскую похвалу самому себе. — И немцы молодцы! Но напрасно не учли, что на всякого немецкого мудреца найдутся русские кулибины. В данном случае его величают Семен Маркевич.

— Остановись, кулибин, объясни, что происходит? — взмолился Григорий.

Семен положил на стол передатчик, отвинтил заднюю крышку и выставил внутренности на всеобщее обозрение.

— Вот вам, пожалуйста, все на месте. Теперь вынем вот эту детальку и заглянем ей внутрь. А там — такая же деталька, только меньших размеров. И каждая из них работает самостоятельно, только на разных частотах и, естественно, на разных хозяев. Здорово немцы придумали, ничего не скажешь, снимаю шляпу.

— Есть просьба. Вернуть все в первозданный вид, — начал Григорий.

— Сдуть пыль, протереть спиртом, еще что? — обиженно перебил Маркевич.

— И шляпу, которую перед немцами снял, водрузи на светлую голову. Зима на дворе, простудишься.

Бормоча что-то невнятное под нос, Маркевич удалился.

— Итак, мы подошли к последней, на мой взгляд, самой важной фазе цыганского гадания, — продолжил Генрих свою мысль как ни в чем ни бывало. — Что будет?

В знак согласия Григорий утвердительно кивнул.

— Начну с признания. Перед тем, как закопать мой «аптечный запас» я изъял оттуда крошечный пузырек. Вручавший мне «аптеку» весьма авторитетный фармацевт дал ему название — «болтун», отозвавшись о его эффективности весьма скептически. И оказался неправ. Все, что я расскажу тебе далее, — не результат моего таланта, а эффект воздействия «эликсира» на Гофмайера, Кляйне и Шниттке при общении со мной. Последний, правда, необычайно разговорчив и без стимулятора, но «элексир» вызывает у него буквально словесный понос. И это при том, что талант собирать информацию в любом месте и при любых обстоятельствах у него, несомненно, от Бога.

Желая уточнить для Григория местопребывание Всевышнего, Генрих уверенно ткнул пальцем в небо.

— Великолепно! — рассмеялся Григорий. — Но давай все же спустимся вниз с облаков.

— Хорошо, спустимся на грешную немецкую землю и вновь упремся в вершину, то есть в Гитлера. Как ты будешь докладывать в Москве и будешь ли вообще — мне неведомо.

— Все зависит от содержания.

— Тогда вот последнее заключение. Фюрер — это фантастическая концентрация власти над восьмидесятимиллионным цивилизованным народом, который добровольно поставил его над собой. Сам же он, по неофициальному заключению ведущего немецкого психиатра из Лейпцига, представляет «параноидально талантливый феномен с неустойчивой психикой». При совершении поступков руководствуется не столько разумом, сколько наитием. Именно это обстоятельство приводит его ближайшее окружение и в особенности военных в замешательство, ибо, с одной стороны, реализация его идей заканчивается, как правило, успехом, с другой — успех этот достигается средствами, противоречащими военной логике.

Так, вопреки рекомендациям военных Гитлер несколькими батальонами вытеснил значительно превосходящие силы французов из оккупированного ими в 1923 году Рура и Рейнской области, положив начало конца Европы по Версальскому договору.

Однако главное его оружие — это ораторское искусство, публичные выступления, успех которых заложен в единстве речи, жеста, мимики и слова, а также в умении передать собственный пафос толпе. Что же касается самовозбуждения, доводимого до апогея, то это достигается упорной тренировкой.

Дверь отворилась, и на пороге появился Боярнов.

— Извините, Григорий Федорович, ваши люди интересуются, во сколько завтра выезд?

— Уже сегодня, в 8.30. Кстати, ты появился очень вовремя. Отныне ты становишься тенью господина майора. Детали согласуете после моего отъезда.

— Подчиняюсь судьбе и начальству.