Читать книгу - "Николай I - Дмитрий Олейников"

В петербургском обществе показалось, что в мирную обстановку ворвался 1789 год. Этот момент Николай и счёл началом «борьбы между справедливостью и силами ада». Однако его немедленный порыв отправить армию к границам Франции был остановлен разумным доводом: у России нет таких денег, чтобы воевать в Европе. Пример антинаполеоновской коалиции, на который ссылались Николай и его любимый фельдмаршал Паскевич, не годился. Тогда деньги давала Англия, а теперь, уверяли трезвые головы, «не дадут ни гроша».

Пришлось искать компромисс между духом Священного союза и современной политической реальностью. Было решено сдерживать революционный пожар, не давая ему распространяться по Европе. «Я хотел бы оставить французов истреблять друг друга сколько им угодно, — пояснял свой отказ от агрессии Николай, — мы же должны ограничиться тем, чтобы мешать им распутаться, и подавлять всякие попытки революции в Германии»^[422].

Но «попытки к революции» начались в Германии ещё до того, как вести о французской революции достигли Петербурга. С той поры начинается стойкое разочарование Николая в Пруссии, «допустившей» у себя введение конституционного правления. «Старой Пруссии нет, — сетовал Николай, — она погибла невозвратно; нынешняя ни то, ни сё, она что-то переходное, а будущее ужасно. Вот моё убеждение…» Через некоторое время — ещё одно горькое признание Паскевичу: «Мы все поражены как громом. Король теперь слепое оружие демагогов, которые им ворочают, как куклою, и всё его заставят сделать, даже самое подлое»^[423].

Практически одновременно начались восстания и в Австрии. Уже 15 марта австрийский император был вынужден отправить в отставку самого пламенного европейского консерватора — Клеменса Меттерниха, человека, символизирующего Венскую систему и бывшего для Николая политическим авторитетом. «В глазах моих исчезает вместе с Вами целая система взаимных отношений, мыслей, интересов и действий сообща», — грустно писал император Метгерниху^[424]. Вскоре бывший австрийский канцлер вообще был вынужден бежать в Англию, хладнокровно взирающую на невзгоды континентальной Европы.

Третьего апреля русский император писал английской королеве: «Среди катастроф, потрясающих общественный порядок… что ещё держится в Европе? Великобритания и Россия! Не будет ли естественным заключить, что наш тесный союз, возможно, спасёт мир?»^[425]

Спасать мир была приготовлена 370-тысячная русская армия. Летом 1848 года она сосредоточилась у западных границ и до поры до времени выжидала развития событий. Весь 1848 год русские дипломаты терпеливо разъясняли манифест царя, истолкованный на Западе как призыв к вооружённому вмешательству. Именно так трактовались в Европе слова: «Мы готовы встретить врагов наших, где бы они ни предстали, и не щадя себя защищать честь имени русского и неприкосновенность пределов наших».

Министр иностранных дел Карл Нессельроде лично растолковывал европейцам, что «Россия не намерена вмешиваться в правительственные преобразования, которые уже свершились или последуют… Пусть народы Запада ищут в революциях того мнимого благополучия, за которым они гоняются. Пусть каждый из этих народов по своему произволу избирает тот образ правления, который признает наиболее себе свойственным. Россия, спокойно взирая на таковые попытки, не принимает в них участия, не будет противиться оным; она не позавидует участи сих народов, даже если… из недр безначалия и беспорядков возникла наконец для них лучшая будущность… Не предпринимая никаких неприязненных действий, она будет бдительным оком следить за ходом событий… не станет нападать ни на кого, если на нас самих нападать не будут». Николай объясняет свои намерения Ивану Фёдоровичу Паскевичу: «…не трогая других, но и не дозволяя другим трогать себя; в этом вся моя задача»^[426].

Такая русская политика — политика признания права наций на самоопределение — была в Европе новостью. Николай придерживался избранной однажды оборонительной тактики, очертив свою «зону ответственности»: Австрия—Пруссия—Россия.

Одна из европейских карикатур предлагала следующее видение событий. Изображены три бутылки. Первая — с шампанским. Это безумная революционная Франция. Из неё в мощном пенном фонтане вылетает пробка и вместе с ней корона, трон, король, принцы, министры и т. п. Вторая бутылка — с пивом. Это степенная Германия. Из горлышка степенно поднимается пена, вынося наружу королей, гросгерцогов, герцогов и т. п. Третья бутылка — с водкой. Крепко забитая пробка обтянута бечёвкой, на ней казённая печать с орлом, внутри — ничто не шелохнётся, полный покой. Это Россия.

И тем не менее весной 1849 года Николай двинул русскую армию в Европу (впервые переброска части войск осуществлялась по железной дороге). Именно тогда совсем юный австрийский монарх Франц Иосиф (тот самый, что через 65 лет начнёт Первую мировую войну!) окончательно осознал критическое положение своей империи. Венгры провозгласили независимость; на их стороне сражались польские отряды, руководимые участниками Польского восстания 1831 года. Можно было ожидать всеобщего польского восстания, пламя которого с большой степенью вероятности могло бы захватить и российскую часть Польши. Поэтому Франц Иосиф, в полном согласии с соглашениями 1833 года и общим духом Венской системы, обратился за помощью к Николаю I. Николай заметил, что «не вмешался бы, ежели бы не видел в мошенниках в Венгрии не одних врагов Австрии, но врагов всемирного порядка и спокойствия»^[427]. Он двинул в Венгрию, «на потушение мятежа», опытнейшего главнокомандующего Паскевича. Согласно устному преданию князь получил инструкцию всего из трёх слов: «Не щади каналий!» Увы, это только предание: сохранившаяся обширная переписка Николая и Паскевича по вопросу выбора, выдвижения, снабжения русских войск показывает, как долго и подробно готовилась операция. Правда, есть и «не щади каналий» — но в тексте обширного письма от 23 апреля 1849 года^[428].

Летом 1849 года русская армия спустилась с карпатских перевалов в тыл венграм, сражающимся с австрийцами. Теряя солдат не столько от боёв, сколько от холеры, Паскевич устремился в погоню за втрое уступавшими в силах повстанцами. Через два месяца венгерская армия капитулировала. Николай, получив известие о сдаче мятежников, «пал на колени и благодарил Бога за то, что Он любит православную Россию». Паскевичу он повелел воздать воинские почести, определённые уставом только императору^[429]. Отправляя к австрийскому императору наследника Александра, Николай просил помиловать предводителя восставших — Гёргея, даже отпустить его в Россию. Николай просил простить и нижних чинов венгерской армии, и офицеров. Его просьба была исполнена частично: многие офицеры под разными предлогами были приговорены австрийцами к тюремному заключению и даже расстреляны и повешены^[430].