Читать книгу - "Наталья Кирилловна. Царица-мачеха - Таисия Наполова"

Поезд повернули назад, и путешественники изображали на лицах тревогу и печаль, видимо, искренне, ибо царь Алексей был добр к ним.

Неудовольствие и протест выразил лишь ничего не понимавший Петруша.

— Матушка, зачем ты дозволила, чтобы нас возвернули назад? — капризно, почти требовательно спрашивал он.

Наталья ничего не отвечала, только губы её дрожали да посуровели глаза. За неё ответила Анна Леонтьевна:

— Разумно, царевич, спрашиваешь. И впредь всё бери в свой государский разум. Оно и привычно будет, когда придёт время на царстве быть.

— А когда придёт это время?

Ему никто не ответил. Петруша не понимал, отчего в колымаге вдруг воцарилось такое строгое молчание.

Милославские со многими боярами и князьями собрались в Столовой палате вскоре после того, как царицын поезд отправился на богомолье. Тут были люди влиятельные, известные: боярин Богдан Хитрово с родственниками, князь Фёдор Куракин, дядька царевича Фёдора, братья Алексей и Фёдор Соковнины, князья Урусов и Лобанов-Ростовский, Иван Воротынский, Яков Одоевский, имеющий влияние в приказе, впоследствии знаменитый Пётр Андреевич Толстой, известный своим умом и предприимчивостью боярин Троекуров, заслуживший добрую славу боярин Василий Волынский, несколько лет воевода Стрелецкого приказа.

Необходимо было срочно обсудить дела. В Москве начиналась смута. Возле Красного крыльца и на Соборной площади толпилось много людей. Они требовали, чтобы бояре вышли к ним и сказали правду: «Зачем царица побегла из Москвы?» Люди выражали явное недоверие Артамону Матвееву, на которого она оставила царя, и почему Артамошке дозволили поселиться в царицыных палатах?

Вышедший к толпе боярин Богдан Хитрово обещал во всём разобраться, и, когда он вернулся в Столовую палату, началось заинтересованное обсуждение сложившихся обстоятельств.

Тон задала известная своей дотошностью давняя неприятельница Нарышкиных Анна Хитрово:

— Ежели болен государь-батюшка, почто такую волю взяла себе царица? Захватила казну да и братьям своим велела: не жалейте-де её. Не для того ли и богомолье загородное задумала, чтобы прихватить казну?! Куда глядит дума Боярская? Вы, честные бояре, что ж молчали-то?

— Да казну-то царица тишком прихватила...

— А глаза ваши где были?

— Делами-то Матвеев ведает.

— Знамо, что Матвеев. Да что он может один перед боярской силой?

— У Нарышкиных, чай, приспешники есть. И царица или не заодно с ними?

— Или не слыхали, что люди у Красного крыльца правду не с царицы, а с бояр спрашивают?

В эту минуту вошла плачущая царевна Софья. Все разом обернулись к ней.

— Батюшке совсем худо стало. В истоме тяжкой задыхается. Долго не приходит в себя. Кожа на лице вся истончилась.

Её выслушали в тревоге. Многие подумали о неизбежности близкого конца, но всё же тешили себя хотя бы слабой надеждой. О смерти царя Алексея страшно было и помыслить. Здесь собрались люди, сердечно привязанные к нему. Да и страшились многие задумываться о том, какие беды, какую борьбу между родственниками царя и боярами повлечёт за собой уход Алексея.

Кто-то спросил, надеясь:

— Что врачи-то говорят?

— Врачи лечат исправно, — ответила Софья. — Батюшке дали снадобья.

— Ежели государя лечат исправно, то отчего же ему стало хуже? — хмуро спросил князь Куракин.

— Артамон Сергеич сам всякий час подносит батюшке питьё, — со стеснённым чувством заметила царевна Софья.

«Вот то-то и худо, что сам подносит», — подумал князь.

Из всех присутствующих один князь Фёдор Куракин относился к Матвееву с великим сомнением. Он помнил историю с несчастной Фенькой и понимал, что она была без вины виновата, ибо Матвеев подкапывался под него, желая опорочить его, дядьку царевича Фёдора, в глазах царя Алексея.

Неожиданно вошёл царевич Фёдор и радостно сообщил:

— Государь пришёл в себя, спрашивает, здоровы ли дети, здоровы ли бояре?

— Господи! Он ещё об нас тревожится! — воскликнула Анна Хитрово.

— Снадобья воздержитесь давать! Ему, государю, передохнуть надобно!

— И то залечили совсем! — снова отозвалась боярыня Хитрово.

— А мне ныне Артамон Сергеич чашу подал, чтобы я сам батюшку напоил, — сказал Фёдор.

— И ты отведал питьё? — с напряжением спросил князь Фёдор.

— Отведал.

— И остатки допил?

— Как велел Артамон Сергеич, так и сделал.

Князь подозвал Софью и что-то тихо сказал ей.

На её лице выразилось неудовольствие. Она ответила, слегка понизив голос:

— Как не доверять старинному другу батюшки?

Ничего не ответив, князь повернулся, чтобы идти, и позвал с собой царевича Фёдора.

Позже стало известно, что он велел своему лекарю дать царевичу рвотного, дабы снадобье Матвеева не принесло вреда его здоровью.

К тому времени, как «богомольный» поезд вернулся в Москву, у царя Алексея началась агония. Он посинел, появились конвульсии. Но врачи ещё продолжали бороться за его жизнь и потому запретили находиться у его ложа даже близким родным. У дверей палаты стояли стрельцы, никого не пускавшие к царю.

Эта предусмотрительность оказалась своевременной. Матвеев с Натальей, не желая слушать никаких доводов, решительно подошли к двери, за которой лежал больной Алексей. Стрельцы бердышами^[19] перегородили им путь.

— Прочь с дороги! Или меня не узнали?

Крупнотелый плечистый Матвеев попытался оттеснить стрельца. Но ему пришёл на помощь другой стрелец:

— Именем государя не велено никого пускать!

— Прочь, смерд!

Но скрещённые бердыши были непреодолимым заслоном. Понимая, что перед силой придётся отступить, Матвеев уже спокойнее сказал:

— Царица пришла проститься с государем. Пусти царицу...

Но стрельцы даже глазом не повели в её сторону.

Не привыкшая к такому отношению к себе, она крикнула:

— Или я тут у вас не царица?

Она громко зарыдала, прижимая к себе стоявшего рядом царевича Петра. Он тоже как будто хотел заплакать, но, видимо, раздумал и сказал:

— Матушка, не плачь! Как стану царём, я всем им головы срублю!

Многим показалось странным это восклицание ребёнка.

Между тем Наталья огляделась. Она искала глазами Софью, но среди бояр, находившихся возле стены, её не было. Наталья прошла в Столовую палату и там увидела Софью, смиренно стоявшую у окна. Царица подошла к ней тяжёлой поступью, суровея лицом: