Читать книгу - "Спецслужбы СССР в тайной войне - Владимир Семичастный"

Во время разговора в здании на Лубянке Сергей жаловался на предвзятое отношение к нему и его семье со стороны окружающих. Это до предела накалило отношения между ним и его женой, а его дочери, когда стало известно, чья она внучка, даже отказали в приеме в комсомол.

И я начал заниматься этим делом. Постепенно мой первоначальный профессиональный интерес стал меняться на чисто человеческое понимание чужих трудностей. Особенно удивило меня как бывшего комсомольского работника то, как обошлись с дочерью Сергея: в мои времена принимали в комсомол как потомков дворян, помещиков, так и детей репрессированных кулаков. Происхождение уже не играло решающей роли, ведь это была молодежь, родившаяся при Советской власти. При этом мы испытывали даже определенную гордость, что в организацию коммунистической молодежи приходят сыновья и дочери людей из прежде враждебно настроенных кругов.

Поэтому я позвонил первому секретарю Центрального Комитета ВЛКСМ Сергею Павлову. Начал издалека и спросил, как это могло случиться, что в Свердловске не приняли в комсомол правнучку выдающегося советского писателя Максима Горького. Павлов ничего не понял и даже несколько испугался.

— Неужто такое случилось? — спросил он изумленно.

Тогда я сообщил ему, что, согласно моим сведениям, свердловская комсомольская организация отказалась принять в свои ряды дочку сына Берии и, следовательно, внучку Лаврентия Павловича Берии, которая одновременно и правнучка великого пролетарского писателя, так как Сергей Берия женат на внучке Горького. Брак имел место уже после смерти писателя, так что о том, с кем он войдет в родство после того, как выйдет замуж его внучка, Горький не имел, разумеется, и понятия. Однако что случилось, то случилось.

Тут пришла очередь рассмеяться уже Павлову, который вскоре исправил создавшееся глупое положение.

Я решил, что на этом мои контакты с семьей Берии и закончатся. Однако не закончились. Видимо, своим успешным вмешательством я только побудил Сергея Лаврентьевича Гегечкорию обратиться ко мне снова, когда у него возникла такая необходимость.

Произошло это уже после моего отзыва из КГБ и переезда в Киев. Сергей сообщил мне, что со своей первой женой он развелся, что обе их дочери живут с матерью, а третий ребенок — сын — с ним, в Киеве.

На сей раз проблемы были с квартирой. Правда, ту, которую я им выхлопотал, еще будучи в КГБ, они благополучно получили, но Сергей имел несчастье неудачно жениться и во второй раз. Теперь вторая жена требует развода и дележа имущества.

— Надо хорошо подумать, прежде чем жениться, — высказался на этот счет я, но в помощи не отказал. У Сергея была своеобразная манера разговаривать: и весьма настойчивая, и какая-то печальная одновременно. Казалось, еще мгновение — и он расплачется.

Я снова воспользовался своими контактами и влиянием, и, в конце концов, квартиру делить не пришлось. Я был рад, что хоть как-то содействовал тому, что у семьи Берии не появилось причины озлобиться, невзлюбить Советскую власть. Особенно и потому, что при этом не нужно было нарушать законы, а несколько телефонных звонков не стоили мне большого труда.

Однако и тогда мы не расстались окончательно. Прошло некоторое время, и раздался новый звонок, последовала новая просьба принять…

На этот раз возникли трудности с сыном Сергея. Сын поступил в университет, но не в Киеве, а в Грузии. Для такого решения был ряд доводов, в том числе и то, что у семьи были свои корни в этой республике, да и экзамены сдавать там было легче.

Осложнилась обстановка вокруг потомка позже. Как рассказывал отец, окружили его сомнительные люди, толкают на нехорошие дела, и, оступись парень, могли бы снова всплыть на поверхность имена его предков, что очень устроило бы антисоветски настроенных людей. Последние могли бы воспользоваться проступком внука Берии для определенных действий. Решение виделось одно: перевести сына Сергея в Киев.

Для решения такого рода вопроса требовалось получить несколько одобрительных резолюций, что в то время было уже не так просто, однако и с этим мне удалось справиться.

Прошло еще три года, и я помог Сергею перевестись из одного киевского научного института в другой, потому как и об этом он меня попросил. И в тот раз у него не было повода быть недовольным.

Мои периодические контакты с сыном Берии продолжались примерно лет десять. В последний раз я видел Сергея во второй половине семидесятых годов. И когда ныне я читаю опубликованные тексты его интервью, то не знаю, что и думать. Я не чувствую, что за ними стоит тот самый человек, которого я знал. Не могу понять, как это вдруг ни с того, ни с сего он снова гордится фамилией отца, которую опять носит, хотя, сдается мне, сделал это из чисто рекламных соображений.

Он вкусил свободу говорить и писать что угодно, не заботясь о том, чтобы подкрепить свое свидетельство достоверными фактами и при этом помнить об определенной моральной ответственности.

Сегодня он своего отца всячески обеляет, рисует его образ в иных, неестественных для этой личности красках. Не смущаясь, приводит заведомо фальшивые свидетельства о том, что Берию якобы казнили сразу же после ареста, а судебный процесс уже проходил, мол, со специально подобранной для этого подставной фигурой. Думаю, он прекрасно понимает, какие выдумки, какую ложь совершенно сознательно распространяет. Жаль только, что, проливая слезы над имевшими место несправедливостями прошлого, подчас выпадавшими и на его долю, он не вспоминал о страданиях тех, кому его отец действительно принес никогда и ничем невосполнимое горе. И таких бед было — море!

Хотя Комитет государственной безопасности формально был подчинен Совету Министров СССР, а его председатель находился официально на одном уровне с остальными министрами, тем не менее моим непосредственным и по сути единственным шефом был первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. В 1961–1964 годах им был Никита Сергеевич Хрущев, позже его сменил Леонид Ильич Брежнев.

Подобным образом обстояло дело и на низших ступенях. Высший партийный деятель республики, области, района или города был прямым шефом руководителя соответствующего органа КГБ.

В советской системе за Коммунистической партией было решающее слово, и личность первого, позже генерального секретаря ЦК партии представляла собой вершину пирамиды власти. Партия у нас была по существу государственной структурой и занималась всеми вопросами. Мы проводили политическую разведку и анализировали положение в стране, прежде всего исходя из ее интересов. Нашей работе это не особенно мешало: когда имеешь одного шефа, это, как правило, бывает на пользу делу.

В случае, когда я нарушал иерархию, что весьма редко происходило, Никита Сергеевич делал внушение. Вскоре после моего прихода в КГБ случилось, например, так, что я познакомил с важной информацией сначала второго человека в партии, Кириченко, а не самого Хрущева. Никита Сергеевич об этом узнал и при встрече прочитал наставление.

— Ты принес эту информацию мне, — гневался он, — после того как о ней все воробьи на крышах прочирикали?