Читать книгу - "Число Приапа - Дарья Плещеева"

Тоня и Полищук сидели визави. Оба изучали узоры на синтетических салфетках. Вдруг они одновременно подняли головы, взгляды встретились.

– Ничего, – сказал Полищук. – Потерпите еще немного… Я все понимаю…

– А что делать…

– Ваш шеф держится молодцом. Сколько ему лет?

– Скоро восемьдесят. На нем весь салон, вся клиентура…

– А не говорил ли он вам про тех двоих израильтян, которых вы сопровождали в Кулдигу?

– Нет, – подумав, ответила Тоня. – Но он что-то про них знает. Это как-то связано с серебряными бокалами.

– Мне очень не нравится, что они появились возле Снепеле. Ведь могут они быть покупателями в том случае, если клад найдется? Если их интересует старинное серебро – почему бы нет?

– В самом деле… – Тоня вспомнила, как парочка от нее сбежала. – У них точно что-то на уме, а что – я не могу понять.

– Может быть, вы попробуете у него спросить? – Полищук взглядом показал на Хинценберга, который двумя руками нес к столику чашку кофе – надо полагать, термоядерного.

Тоня была сильно недовольна своим боссом, который явно наслаждался кулдигским приключением.

– Спрошу, – твердо сказала она.

Когда антиквар сел, Тоня действительно потребовала у него информации об израильтянах. Никакие «деточки» на нее не действовали, на все у нее был один ответ: господин Полищук должен найти этих людей. Тоня сама удивлялась своей настойчивости, но отступать не могла – следователь ждал от нее помощи.

Наконец Хинценберг вздохнул и покачал головой. – Не надо их искать, господин Полищук, – сказал он. – Их уже давно нет в Латвии.

– А где же они? Вернулись в Израиль? – недоверчиво спросил следователь.

– В Канаде. Скорее всего они еще там. И путь это будет головной болью для канадской полиции.

– Думаете?

– Думаю, да. По крайней мере, звонили они мне из Канады. Ночью. Ты, деточка, спала.

Тоня уставилась на антиквара не то что с изумлением – а даже с ужасом.

– Ни фига себе! – изумился Полищук. – С вами не соскучишься!

– Кое-что они уже узнали. Вам это будет интересно, Сергей. Ральф Батлер оказался совсем не старым человеком, ему и шестидесяти нет. Он уважаемый человек, хотя ничего не смыслит в искусстве. Зато он смыслит в бизнесе – у него там фирма с немалым оборотом. Он прекрасно умеет считать деньги. Но этот уважаемый человек влип в скандал – что-то, связанное с политикой, подробностей мне не сообщили. Мистер Батлер полностью зависит от своих клиентов – если клиенты вдруг на него обидятся и уйдет к конкуренту, то ему останется сесть на перекрестке по-турецки с протянутой шляпой. Это, так сказать, увертюра. Он сейчас очень старается выглядеть белым и пушистым, – про «белого и пушистого» Хинценберг сказал по-русски.

– Я так и думала, что он не коллекционер, – вставила Тоня.

– Есть у них в семье коллекционер… Батлер, как мы и предполагали, фамилия, взятая из разумных соображений. Взял ее отец нашего мистера Батлера, когда после войны оказался в Канаде. А настоящая его фамилия – Тирумс. Ну да, я был прав! – торжествующе воскликнул антиквар. – Это – он! И он жив. Представляете, он еще жив и даже в своем уме!

Полищук посмотрел на Тоню – понимает ли она, о чем речь? Тоня чуть заметно кивнула и послала глазами неслышный сигнал: не перебивать старого чудака. Следователь этот сигнал принял.

– Но если его прошлое станет известно – это будет тем событием в скандале, которое погубит господина Батлера, – продолжал Хинценберг. – Весь мир знает о латышских легионерах, весь мир знает, что латышский легион – это формирование, входившее в СС. Тирумс тоже был легионером и пошел туда добровольно. Много чего он там натворил… А сейчас он жив, сидит в загородном доме и развлекается тем, что возится с украденными коллекциями покойного Павулса. Думаю, я был прав, и коллекции выехали из Вентспилса последним пароходом, а вот Павулс остался в курляндской земле, мир его праху. Кто-то из внуков или даже правнуков сделал деду игрушку – отсканировал и поместил в Интернете репродукции украденных картин. Бедный ребенок не знал, что делать этого нельзя, а Тирумс, я думаю, плохо понял, что это за новомодная игрушка – Интернет, и у него в голове не возникло связи между экранчиком на столе, на котором видна картинка, и всем прочим миром. У меня она тоже не сразу возникла.

– И у меня, – признался Полищук. – Но все-таки, кто это – Тирумс? Вы были с ним знакомы?

Тоня и Хинценберг переглянулись.

– Я неправильный латыш, – сказал антиквар. – Я помню то, о чем помнить латышу в наше время не полагается. Я помню, что в годы советской оккупации у нас были прекрасные заводы и фабрики, а на всех заборах висели объявления «требуется, требуется, требуется»… Я помню то, о чем приказано забыть: о том, что латыши, не дожидаясь немецкой команды, убивали евреев, а потом, дождавшись наконец немецкой команды, убивали других латышей – тех, которые были в партизанских отрядах, и их близких. Моих братьев и моих родителей убили латыши. Один из них – Тирумс. Теперь понятно?

– У каждого народа есть свои сволочи, – ответил на это Полищук.

– Да. Так вот – Гунар Лиепа, гоняясь по Интернету за картинами с «приапами», набрел на ту, которая ему действительно была нужна. Он сообразил, что картина вывезена из Латвии, догадался, когда и как это случилось, набрал денег в долг и отправился в Канаду. Там он попытался шантажировать Батлера. Он угрожал опубликовать кое-какие истории из жизни старика Тирумса. Знал ли он подробности – большой вопрос, но парень здраво рассудил – тот, кто с его подачи начнет распутывать это дело, подробности найдет, и в большом количестве. Умнее всего было бы для Батлера просто отдать картину с «приапом», которую требовал Гунар, и убедиться, что шантажист улетел из Канады. Но ему было жаль расставаться с работой семнадцатого века таким нелепым образом. И он боялся говорить с отцом на эту тему. По крайней мере, так я объясняю его идею обменять картину на что-то другое и перевести стрелки, – про стрелки Хинценберг тоже сказал по-русски. – Ему это удалось. Видимо, он объяснил отцу, что три хорошие подписные работы тридцатых годов лучше, чем одна плохая неподписная семнадцатого века, и тот согласился на обмен. Когда Гунар Приеде узнал, что картина летит в Латвию, он, возможно, даже обрадовался. Он взял билет на тот же рейс, что и курьер, познакомился с девушкой, назвался Эриком… ну, остальное вы знаете.

– Ясно, – Полищук задумался. – Значит, эта парочка сейчас занимается в Канаде частным сыском.

– Не надо им мешать, – попросил антиквар. – Понимаете, они имеют право…

– Но ведь столько времени прошло.

– Именно столько, сколько требуется, чтобы что-то в тебе созрело… Вы оба молодые, вам трудно это понять – как можно после войны не вернуться из эвакуации домой. Проехать мимо дома. Когда до него – километров двадцать или тридцать – взять и проехать мимо… А я знаю. Я видел людей, которым сказали, что никого из родственников не осталось в живых. И они, приехавшие в Латвию в сорок пятом из Узбекистана, даже не заглянули в те маленькие латгальские и курляндские городки, они сразу отправились в Ригу. Они хотели начать новую жизнь, а о покойниках вспомнить потом – когда это получится уже почти безболезненно. Для этих двух «потом» настало только теперь. Я с ними об этом не говорил, только о Батлере и о Гунаре Лиепе, я их не видел, но я знаю, как все было. Видимо, они родственники. Может быть, двоюродные братья. Каким-то образом им удалось из Курляндии в июне сорок первого добежать до российской границы. С ними был кто-то из старших – я думаю, женщина.