Читать книгу - "Чахотка. Другая история немецкого общества - Ульрике Мозер"

Встревоженный растущей смертностью от туберкулеза, Гротьян в третьем издании своей «Социальной патологии» в 1923 году назвал туберкулез болезнью «телесно неполноценных людей»^[777]. Гротьян предположил, что примерно две трети заболевших «унаследовали причину своего недуга». «Только когда мы лишим чахоточных больных возможности передавать свою телесную неполноценность по наследству, — писал Гротьян, — им могут быть предоставлены лечение и уход и приняты другие социально-гигиенические и экономические меры без опасения, что это принесет здоровью больше вреда, нежели пользы»^[778]. После войны Гротьян стал членом Социал-демократической партии и представлял партию в Рейхстаге в 1922–1924 годах, но его взгляды на расовую гигиену раздражали товарищей по партии.

Целью расовой гигиены было общество, не знающее ни болезней, ни социальных отклонений. Здоровье — прежде всего, ибо это основа политической власти и национального благополучия. Болезнь же приравнивалась к политическому и моральному упадку^[779].

Чем острее ощущалась нужда в приросте здорового населения и деторождении, тем больше подвергались общественному порицанию возраст и болезнь. После 1918 года наибольшую тревогу вызывали три «национальные болезни»: туберкулез, венерические болезни и алкоголизм. Именно они более всего угрожали репродуктивному здоровью населения. Особенно боялись больных чахоткой и венерическими заболеваниями — как самых заразных, хотя по уровню смертности венерические заболевания не могли сравниться с туберкулезом.

В обществе, где презирают больных и нетрудоспособных, клеймят их как «неполноценных», неизбежно возникает вопрос, стоит ли тратить столько денег на их лечение, не лучше ли потратить эти средства на тех, кто представляет собой «надежду общества», на «здоровую семью»^[780]? На грудных младенцев, беременных, кормящих матерей? От них пользы обществу куда больше, чем от чахоточных, сифилитиков, психически больных, алкоголиков и инвалидов. Сторонники евгенического подхода без всякого сомнения считали смертность от чахотки «благословением»^[781], туберкулезная бацилла была для них «другом расы», поскольку уничтожала тех, кто, по их представлениям, был носителем дурной наследственности^[782].

Влиятельный врач и расовый гигиенист Вильгельм Шалльмайер критиковал усилия тех, кто пытался лечить чахотку: зачем давать «дегенератам» возможность выжить? Для него больные туберкулезом «еще до заболевания имели ущербную конституцию, не способную сопротивляться болезням, не важно, была ли эта ущербность приобретенной или унаследованной. Туберкулез — средство отбора и очистки человечества от ущербной его части»^[783].

В 1920 году появилась тоненькая программная брошюра в 62 страницы под названием «Разрешение на уничтожение жизни, недостойной жизни». Впоследствии на этот текст ссылались те, кто высказывался за умерщвление душевнобольных и других людей, кого сочли недостойным жить. Эта брошюра обозначила переход границы: дальше началось победное восхождение идеологии отбора и уничтожения. Авторами сочинения были двое видных ученых своего времени: профессор юриспруденции Карл Биндинг и психиатр-невропатолог Альфред Хохе^[784].

Авторы брошюры ставили вопрос о праве на жизнь тех, кто вел «балластное существование», «духовных мертвецов», «дефективных людей», «не только совершенно бессмысленных, но и вредных», «пустых человеческих оболочек»^[785]. Эти выражения вскоре станут смертным приговором для тысяч людей. Уничтожению подлежали душевнобольные, смертельно раненые, неизлечимо больные, в том числе раком и чахоткой^[786].

В 1921 году был опубликован другой программный документ по расовой гигиене — «Основы учения о наследственности человека и расовой гигиене», названный «Баур-Фишер-Ленц» по имени трех авторов — Эрвина Баура, Ойгена Фишера и Фрица Ленца, при этом собственно автором 800-страничного труда был в наибольшей степени Фриц Ленц^[787].

В том же году Ленц в своем труде «Человеческий отбор и расовая гигиена» назвал туберкулез благотворным средством евгеники: «Эта болезнь селится в домах бедноты и необразованной черни и искореняет их телесные и душевные недостатки, ослабляющие экономику страны и распространяющие невежество»^[788]. Ленц настаивал на стерилизации больных и инвалидов. «Не имеет значения, каким образом наследуется болезнь, важно, что вообще наследуется». Для Ленца расовая гигиена была проявлением христианской любви к ближнему во имя будущего поколения и еще не рожденных потомков^[789].

В конце 1920‐х годов расовая гигиена и евгеника окончательно утвердились как общественная идеология. Их представители — биологи, медики, психиатры — занимались теперь политикой и управлением, влияли на общество и экономику. Расово-гигиеническое сознание стало идеологией Веймарской республики при поддержке евангелической церкви, социал-демократов и женского движения^[790]. Понятия расовой гигиены, «неполноценности» и «расового превосходства» вошли в повседневный обиход, политическую, общественную и церковную риторику.

Всемирный экономический кризис еще больше обострил споры о национальном здоровье. Молодую республику поразила невиданная массовая безработица. В 1932 году в стране насчитывалось больше 6 миллионов безработных^[791]. Пришлось сократить не только пособия по безработице, но и медицинские страховки и пенсии^[792]. О дорогом лечении речи быть не могло, медицинская помощь сократилась до необходимого минимума. Широко зазвучала тема стерилизации. К концу Веймарской республики уже были готовы несколько законопроектов^[793]. «Общественное мнение в подавляющем большинстве — за принятие закона», — сообщалось в «Вестнике здоровья» уже Третьего рейха^[794].