Читать книгу - "Рядом со Сталиным. На службе у вождя - Николай Власик"

Обращаясь к Шапошникову, Сталин спросил:

— Быть может, надо дополнительно выделить Юго-Западному фронту часть сил из резерва Ставки? Свяжитесь сейчас с Кирпоносом и узнайте обстановку на этот час.

— Слушаюсь! — произнес Шапошников и отправился в аппаратную.

Вскоре он вернулся и доложил, что враг пока не в состоянии преодолеть упорное сопротивление защитников Киева. Противник производит перегруппировку своих частей. Не добившись успеха от фронтальных атак, он начал маневрировать, искать уязвимые места в обороне советских войск.

— Значит, — сказал Сталин, — остается в силе приказ Ставки — не сдавать Киев?

— Совершенно верно, — подтвердил Шапошников. — Но все-таки Кирпонос очень опасается за левый фланг Юго-Западного фронта — район Кременчуга, где сейчас идет ожесточенный натиск вражеских войск на наши армии. Он все же вновь высказывает просьбу отвести из-под удара наши войска.

— Как вы считаете, Борис Михайлович, надо ли пойти на это? — спросил Сталин.

— Я остаюсь при прежнем мнении: биться насмерть, но Киева не отдавать, — ответил Шапошников.

— Ну что же, так и порешим? — снова спросил Сталин. Все молча согласились…

* * *

После 17 сентября положение наших войск Юго-Западного фронта стало критическим. Немцы усилили свои войска, что дало им возможность укрепить кольцо окружения советских войск. Командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник М. П. Кирпонос потерял управление армиями. В окружении оказались 5-я, 37-я, 26-я армии, часть сил 21-й и 38-й армий Юго-Западного фронта. Начался их неорганизованный выход из окружения, а войска 37-й армии еще продолжали сражаться за Киев.

В ночь на 18 сентября начальник Генерального штаба Красной Армии передал в столицу Украины: Ставка разрешает оставить Киевский укрепрайон и переправить войска 37-й армии на левый берег Днепра без серьезных потерь. Выполнить эту задачу было крайне трудно. Но другого выхода не оставалось. Чтобы выйти из окружения, надо было пробиваться сквозь вражеские заслоны, пройти сотни километров по занятой противником территории при потерянной связи с соседними соединениями. 20 сентября при выходе из окружения близ г. Лохвицы погиб командующий фронтом генерал Кирпонос.

На следующий день после падения Киева я зашел к Поскребышеву и узнал, что Сталин находится вне себя от катастрофы на Юго-Западном фронте.

— Только что состоялся крупный разговор Сталина с Хрущевым, — сказал Поскребышев. — Сталин прямо заявил Хрущеву, что за безрассудные действия тот заслуживает отдачи под суд Ревтрибунала.

— Но я думаю, — добавил Поскребышев, — до этого дело не дойдет.

— Значит, Сталину сейчас не до моих документов? — спросил я. Поскребышев зашел в кабинет Верховного и, вернувшись, сказал:

— Заходи, только ненадолго.

Я вошел в кабинет и сразу же подошел к столу, над которым наклонился Сталин, рассматривая карту Юго-Западного фронта.

— Если все подготовлено правильно, давайте, подпишу, — сказал Сталин, чуть взглянув на меня, и стал читать проект постановления ГКО.

В это время вошел Поскребышев и доложил, что у телефона маршал Тимошенко.

Сталин поднял телефонную трубку и сразу же спросил, как идет отход войск на новые рубежи.

Я стоял очень близко по ту сторону Сталина, с которой он держал у уха трубку. Тимошенко говорил своим зычным голосом, и мне почти все было хорошо слышно.

— Нормально, — прозвучал в трубке голос маршала.

— Потери?

— Отходим с боями, а потому и потери есть.

— Бессмысленной отваги не допускайте, с вас хватит!

— Не понимаю.

— Тут и понимать нечего. У вас иногда проявляется рвение к бессмысленной отваге. Имейте в виду: отвага без головы — ничто.

— Выходит, что я, по-вашему, только на глупости способен?

— О, не перевелись, оказывается, еще рыцари! Загубленных талантов не бывает…

— Я вижу, вы недовольны мной, — слышался густой бас Тимошенко.

— А я вижу, вы слишком раздражены и теряете власть над собой.

— Раз я плохой в ваших глазах, прошу отставку.

Сталин отставил от уха трубку и сказал про себя:

— Этот черт орет во всю грудь, и ему в голову не приходит, что он буквально оглушил меня. Что? Отставку просите? Имейте в виду, у нас отставок не просят, а мы их сами даем…

— Если вы находите — дайте сами.

— Дадим, когда нужно, а сейчас советую не проявлять нервозности — это презренный вид малодушия.

Наступила небольшая пауза, потом послышался голос Тимошенко:

— Извините, товарищ Сталин, погорячился.

Тимошенко знал, конечно, что Сталин открыто, иногда беспощадно и очень жестко бичевал работников за промахи и проступки. Он указывал на допущенные ошибки, промахи в работе. Это помогало скорее их исправлять, учило людей критически оценивать свои поступки. Эта черта Сталина хорошо была известна многим. Его критика, резкие слова, ядовитые пословицы, к которым он часто прибегал, как правило, не обижали критикуемых, а, наоборот, подталкивали к исправлению ошибок.

Сталин понимал, что время было напряженное, нервы у товарищей часто были на пределе. Случалось, в пылу раздражения или под влиянием острой минуты тот или иной руководитель вспылил. Сталин с пониманием относился к таким «взрывам» и нередко своим спокойствием охлаждал пыл не в меру горячих сотрудников. Но, пожалуй, более часто он не только одергивал таких, лишал доверия, но и немедленно снимал с постов.

Когда пыл прошел, Тимошенко спокойно, по-деловому доложил, на какой рубеж он отводит войска. В конце разговора Сталин сказал:

— Завтра снова информируйте меня лично.

Он в беспокойстве прошелся по кабинету. Чувствовалось, что переживает за резкий разговор с маршалом, на которого явно сорвал свою досаду за провал. Сталин молча подписал проект постановления и кивнул мне, что можно уходить.

Придя к себе, я долго оставался под впечатлением этого резкого разговора.

* * *

Приведу другой пример. Он связан с началом операции «Тайфун» (30 сентября — 2 октября) под Вязьмой и Брянском, когда в результате тяжелого и неожиданного удара противника значительная часть соединений Западного, Резервного и Брянского фронтов оказалась в окружении.

Когда я зашел в приемную Сталина, то застал Поскребышева в сильном смятении. Он держал телефонную трубку и буквально кричал:

— Ну, когда же вы разыщите его, черт вас побери?

Раздался звонок от Сталина.

— Ну, зайди, — мотнул головой Поскребышев.

Я тихо вошел в кабинет и остановился, не проронив ни звука. Сталин ходил поспешно по кабинету с растущим раздражением. По его походке и движению чувствовалось, что он находится в сильном волнении. Сразу было видно, что он тяжело переживает прорыв фронта и окружение значительного числа наших дивизий. Это событие просто ошеломило его.