Читать книгу - "Блокада в моей судьбе - Борис Тарасов"

Город Нойштеттин, по сравнению с Хаммерштайном, был более значительным. Там располагались большие штабы, военная комендатура. Там же была школа, в которую нас возили учиться. И здесь по сравнению с нашими городами бросалась в глаза более высокая степень материальной культуры. Хотя на облике обоих городов лежала тяжелая печать какого-то холодного, гарнизонного уклада, мрачности, но все было вполне благоустроено. Улицы и даже пешеходные дорожки были заасфальтированы. Все дома – кирпичные или бетонные. Особый колорит городам придавали черепичные, в большинстве своем красные, крыши. Скаты крыш располагались под острым углом друг к другу, что создавало своеобразное, очень интересное впечатление. Даже окна домов выглядели для нас необычно. Они были продолговатой формы, часто отделанные вычурными деталями. Поражало большое количество различного рода шпилей – на кирхах, военных, служебных зданиях. Создавалось впечатление какой-то устремленности города к небу. Вообще во всем облике господствовала готика. Здесь было много фонтанов, памятников, скверов, цветников, литых решеток.

В июне 1946 года для детей с родителями (в основном с матерями) была организована автобусная экскурсия в город Штеттин, тогда центр провинции Померания (ныне он называется Щецин и относится к Польше). Город оказался довольно сильно разрушенным, хотя и сохранившихся построек было немало. Там я в первый раз побывал в большой кирхе, старинной, вероятно протестантской, церкви. В отличие от православной церкви здесь было много скамеек, скульптур, цветного стекла. В этой кирхе я впервые услышал звучание органа, которое произвело на меня, да и всех нас, большое впечатление. По существу, это был первый крупный европейский город, который я увидел.

От той поры было еще одно незабываемое впечатление. Какой-то приятель отца однажды пригласил нас прокатиться на его автомобиле. У него был трофейный «Опель».

Этот автомобиль и сегодня, думаю, выглядел бы весьма неплохо. Кожаные сидения, мягкий верх, серебряная статуэтка на радиаторе и прочие навороты создавали ощущение комфорта и солидности. Мы сели в автомобиль и вскоре выехали на автостраду.

Я впервые ехал по такой дороге. Она была совершенно пустынна. Автомобиль разогнался до скорости 100–110 км/час. Я это очень хорошо помню. Тогда такие дороги и такие скорости не могли не вызывать нашего восхищения.

Первое и главное впечатление от той поры состояло в том, что впервые за многие годы мы, наконец, стали сытно есть. За счет чего это происходило?

Во-первых, отец получал на складе полка вполне приличный паек на семью. В еженедельный паек входил даже один литр немецкого ликера, довольно крепкого. Как я позднее узнал, этот ликер захватил наш полк на немецком складе и оставил у себя в качестве трофея.

Во-вторых, в соседних местах располагались заповедники, якобы раньше принадлежавшие Герингу. Как бы там ни было, но офицеры полка в нашу бытность регулярно выезжали туда на охоту и всегда привозили трофеи в виде лосей и кабанов. Так что уже через неделю после прибытия мы, наконец, насытились вполне, и все были счастливы.

Однажды отец взял меня на охоту. Правда, он сам не был охотником, но в этот раз решил принять в ней участие с тем, чтобы испытать охотничьи страсти. Забрались на вышку, стали ждать зверя. Другие участники загоняли его на нас. Ждали довольно долго.

Только уже ближе к вечеру вдруг на поляну выскочили кабан и подсвинок, совсем еще маленький поросенок. Увидев нас, они сначала остолбенели, а затем кинулись в разные стороны. Раздались беспорядочные выстрелы, и скоро все было закончено. На меня эта охота произвела очень тягостное впечатление и я так и не стал охотником, хотя возможности для этого бывали неоднократно.

Не могу не отметить исключительно серьезное отношение тогдашнего руководства к организации учебы детей в школах. В самом деле, только подумать – буквально несколько месяцев назад закончилась война. Страна разорена. Идет огромный процесс сокращения и перемещения войск в Советский Союз. Только что были созданы Группы войск. И вот в такой обстановке во всех крупных гарнизонах создаются и начинают работу общеобразовательные школы.

Вскоре после нашего приезда в полк, в декабре 1945 года, мы практически сразу начали учиться. К тому времени я уже был пятиклассником. Володя продолжил учебу в четвертом классе, Вася учился во втором классе. Школа находилась в городе Нойштеттин, примерно в 40 километрах от нашего городка. Она была только создана и находилась в процессе становления. Каждый день нас возили туда на автобусе. Занятия проходили в здании бывшей немецкой школы. Общая постановка учебного процесса, как мне помнится, была достаточно четкой и организованной. Во время большой перемены ученикам давали небольшой завтрак. От школы в памяти осталось несколько эпизодов.

В моей школьной жизни было много забавных и курьезных случаев.

Однажды на уроке биологии учительница задала мне вопрос: «Что такое человек?» Я ответил: «Человек – это разумное животное».

Не помню, откуда я взял такое определение, возможно вычитал у Клаузевитца, но до сих пор считаю это определение близким к истине. Но тогда, услышав мой ответ, класс взорвался хохотом, а учительница поставила мне за него жирную двойку.

В другой раз мы с приятелем по классу Мишей Ложкиным решили во время перемены сбегать в город за мороженым, благо какие-то копейки в карманах были. Мороженым торговали, конечно, поляки. Немцы к тому времени уже практически все выехали. Идя по дороге, мы вдруг увидели, что летит самолет и выбрасывает массу листовок. Причем самолет, как мы заметили, наш, со звездами.

Ложкин сразу выдвинул идею – собрать листовки и продать их пану, то есть поляку, поскольку в то время бумага была в дефиците. А на вырученные деньги купить мороженого и других сладостей.

Я согласился. Быстро собрали пачку листовок, текст которых был отпечатан на польском языке, и отправились к поляку в его магазинчик.

Вдруг навстречу нам – советский майор. Он остановил нас, потребовал показать листовки, нахмурился и велел следовать за ним в комендатуру. Там выяснилось, что листовки принадлежат враждебной Советскому Союзу партии Миколайчика (был в то время такой деятель). Они распространяли свои листовки, а мы, получается, им в этом содействовали. Мы начали ссылаться на то, что самолет был советский, и поэтому считали листовки нашими. Майор, а он оказался комендантом гарнизона, разъяснил нам, что в Польше проходят выборы и наше командование обязалось оказывать обеим сторонам равную помощь. «Так вот, – сказал майор, – придется сообщить в школу и в полк, что вы, вместо того, чтобы учиться, в целях наживы помогаете враждебным Советскому Союзу силам».

В то время подобная информация могла быть очень опасна для наших родителей. Мы с Ложкиным бросились майору в ноги, начали клясться, что все это совершили по глупости. Наконец он смилостивился и отпустил нас, как говорится, с Богом, обещая никуда не сообщать о случившемся.

Так бесславно закончилась наша попытка заняться рыночными отношениями в поверженной Германии.

Запомнился еще один случай. Однажды во время перемены мы вышли на двор.