Читать книгу - "Европа между Рузвельтом и Сталиным. 1941–1945 гг. - Михаил Мягков"

Советы используют трудности, которые сейчас испытывают жители Франции и Бельгии для того, чтобы ослабить наш и британский престиж. Они утверждают, что в областях, занятых Красной армией, условия жизни намного лучше… Все разумные меры должны быть предприняты, чтобы усилить Францию, Бельгию, Голландию, Грецию и даже Италию. Должны быть приняты ко вниманию события в Испании в надежде на то, что ее правительство переориентируется на принципы, присущие западной демократии, а не возникшие в коммунистическом тоталитаризме.

Я не предлагаю концепцию сфер влияния, но говорю о сильной политике, которая направлена на поддержку тех народов, которые имеют такие же, как у нас, жизненные взгляды и концепции. Сталин сам говорил мне однажды, что коммунистическая революция находит плодородные зерна в развале капиталистической экономики. Когда же коммунистическая диктатура, за спиной которой стоит секретная полиция, захватывает власть, личные свободы и демократия – в том смысле как мы их понимаем – заканчиваются. И обратного пути здесь быть не может.

Русские не имеют в виду разжигание коммунистических революций, но они собираются установить однопартийные системы народных фронтов, которые установят тот же тип диктаторского контроля. Любое правительство, попавшее в эту систему, будет находиться под доминирующим влиянием советской внешней политики. Если мы хотим выиграть мир, на который мы надеемся, если международная организация по безопасности должна стать такой, какой ее видим мы, мы должны иметь сильных и здоровых демократических союзников…»³¹³

Далее Гарриман отметил, что он отзывает свое предложение госсекретарю, касающееся нежелательности допуска французского представителя к переговорам министров иностранных дел трех великих держав, изложенное им в послании от 20 февраля 1945 г. «События прошедшего месяца, – писал он, – убедили меня, что позиция и престиж Франции должны быть усилены…» Поэтому, по его мнению, французский представитель должен присоединиться к трехсторонним дискуссиям. Очевидно, что Гарриман желал пересмотра того принципа, когда решение кардинальных вопросов безопасности могло приниматься только на встречах уполномоченных трех великих держав. Привлечение в этот круг Франции – тоже западной державы – несомненно, нарушало бы доверительность контактов лидеров СССР, США и Великобритании. Но Гарриман поддерживал теперь это предложение, поскольку оно работало на создание выгодного для Америки баланса сил в Европе. Хотел ли такого развития событий сам Рузвельт? Вопрос остается открытым.

Гарриман считал также, что нужно набраться терпения и сгладить имеющиеся разногласия с Великобританией. Фактически его предложения были направлены на создание в обозримой перспективе мощного союза западных демократий, хотя он и отмечал, что Америка «не должна поддерживать желание англичан адаптировать на континенте концепцию сфер влияния». Маловероятно, чтобы, говоря о поддержке стран Западной Европы, ее снабжении за счет ленд-лиза, предназначенного для СССР, переходе к «сильной» политике в ведении дел с Москвой, Гарриман не понимал, что это приведет к осложнению отношений с Россией, утрате взаимного доверия и, в конечном итоге, к разделу континента. Возможно, что слова Гарримана о противодействии концепции «сфер влияния» были всего лишь тактическим ходом, связанным с позицией по этому вопросу самого Рузвельта. Посол сообщал в Вашингтон, что СССР намерен полностью подчинить соседние ему восточноевропейские страны, и США должны выступить против этих действий Москвы. Позиция Гарримана, в этом смысле, была близка позиции Государственного департамента и направлена на восприятие Рузвельтом более жесткого подхода в отношениях с Москвой. Обращают на себя внимание следующие предложения посла относительно американской стратегии, которая спустя некоторое время отчетливо проявилась при новом хозяине Белого дома – Трумэне: «Мы должны попытаться встать на пути проникновения³¹⁴ советских идей в западные демократии, с одной стороны, а с другой, насколько окажемся способны, мы должны попытаться надавить на Советы, чтобы они более широко рассматривали принципы демократии в Восточной Европе»³¹⁵.

Возвращаясь к вопросу о ленд-лизе в СССР, Гарриман добавил к нему проблему послевоенной реконструкции. Посол отметил, что поставки в Россию были призваны укрепить ее мощь для разгрома Германии, но очевидно, что Советы уже используют американские материалы для своих восстановительных программ и дальнейшего развития экономики. СССР накапливает в резерве ленд-лизовское оборудование и создает огромный запас золота. «Если мы продолжим нашу современную политику, – подчеркивал Гарриман, – то Россия закончит эту войну, обладая вторым местом по запасам золота после нас и промышленностью, уже частично реконструированной для работы в мирное время». «Все это было бы хорошо, если бы СССР был готов разумно сотрудничать с нами, – добавлял дипломат. Мы продолжаем верить, что Советы будут сотрудничать с нами и в рамках наших концепций в международной организации по безопасности. Я не могу предвидеть, как будет меняться их отношение к этой организации, но я убежден, что какое бы оно ни было, оно будет отличаться от того, что мы ожидаем, и будет нам не по вкусу»³¹⁶.

Проблему поставок в СССР неоднократно поднимал в своих телеграммах американским начальникам штабов и глава военной миссии США Дж. Дин. В начале 1944 г. он рекомендовал при распределении дефицитных ленд-лизовских материалов запрашивать мнение его миссии. Именно она должна давать информацию о важности заказываемых советской стороной товаров. Дин считал, что многие американские материалы, включая вооружение, топливо и различные двигатели, могут отправляться в Россию за счет операций США на Тихом океане и в Европе. С мнением генерала был в корне не согласен Г. Гопкинс. Получив аналогичную телеграмму от посла Гарримана, он информировал американское представительство в Москве, что помощь США русским не подвергается ограничениям. Впоследствии Дин продолжал настаивать на ревизии поставок, упирая теперь на то, что СССР будет использовать многие из них не для военных действий, а для послевоенного развития страны. По его мнению, «чем дольше длилась война, тем отчетливей становилась ориентация требований на послевоенный период. Они касались промышленного оборудования, нефтепроводов, портовых сооружений и многого другого»³¹⁷. По мере изменения отношений между СССР и США в конце войны к позиции Дина стали все больше прислушиваться не только военные, но и политики в Вашингтоне. Логика поведения Дина может показаться вполне обоснованной. Когда СССР был в критическом положении, русские запросы трудно было подвергнуть ревизии, но потом ситуация изменилась, и следовало опасаться, что поставки в Россию по ленд-лизу усилят определенные отрасли ее экономики за счет американцев, в условиях нарастания противоречий между двумя государствами. Все это так. Но в суждениях Дина присутствовал очевидный оттенок недружественного прагматизма. Генерал находился в стране, понесшей самые большие человеческие жертвы и разрушения в ходе войны, и он не мог этого не понимать. Помощь по ленд-лизу работала и на союзников, избавляя их от огромных потерь и вторжения на собственную территорию. И если некоторые поставки возможно было использовать в СССР для послевоенного восстановления, не являлось ли это всего лишь частью материальной компенсации за подобное избавление, посильным вкладом в улучшение жизни советских людей, вынесших на своих плечах основную тяжесть войны? Все эти мысли, безусловно, не так волновали Дина. На первом месте для него стоял вопрос, что наиболее выгодно для США. В своих действиях он находил все большую поддержку у военного руководства США.