Читать книгу - "Франсуаза Саган - Жан-Клод Лами"

«Я гораздо более сдержан по отношению к воззрениям левых, но был рад, что у них есть свое мнение», — прибавляет он.

По случаю четвертой годовщины избрания Миттерана Саган дала интервью «Пуан», где в большей степени, чем когда-либо, выразила свое одобрение:

«Внешняя политика Миттерана достойна восхищения.

Он упразднил вещи, которые меня приводили в ужас, например, смертную казнь или Суд безопасности. Это первый руководитель государства такого масштаба после Де Голля».

Позднее она напишет в иллюстрированном издании, посвященном Франсуа Миттерану:

«Я думаю, что он нуждается в дружеской теплоте, в поддержке, но его натура — натура одиночки, даже если ему необходимо и есть о чем с кем-то говорить. Это тот идеальный друг, о котором говорит Рембо, друг не горячий и не слабый, просто друг. Те, кто с ним живут, это знают. Те, кто живут далеко и любят его, смутно это ощущают, а те, кто его не любят, немного завидуют этому его качеству неосознанно или скорее завидуют его друзьям, для которых он более чем значительный, он надежный и чудесный. Я говорю надежный, потому что чем мы слабее, тем более его внимание и привязанность. И я говорю чудесный, потому что эта дружба действительно чудесна»^[321].

Когда на обломках «Франс-обсерватер» возник «Нувель обсерватер», Франсуазе Саган предложили сотрудничать в нем с первого же номера, который появился 19 ноября 1964 года с интервью с Жан-Полем Сартром. Главой нового издания стал тридцатипятилетний Клод Габриэль, деловой человек, инженер, предприниматель. Он возглавил редакцию нового еженедельника по предложению своего друга, Жана Даниэля, бывшего главного редактора и репортера «Экспресс». Даниэль, однако, был не слишком в восторге от этого болезненно оптимистичного человека, в котором постоянно бурлили какие-то идеи. Он ставил ему в упрек общение с людьми, по его мнению, слишком легкомысленными: «То, что его окружала эта фицджеральдовская вселенная, в которой Франсуаза Саган и Бернар Франк заставляли его существовать, не мешало мне думать, что когда-нибудь я смогу с ним подружиться»^[322].

Быть может, он боялся заразиться этой неуемной веселостью и беззаботностью, которые граничат с пустотой? Антуан Блондэн объяснит этот феномен тем, что «побег к празднику, рожденный потребностью отвергнуть тоску и квазибиологическое чувство одиночества, порождают то, что Симона де Бовуар обозначила как “страстное утверждение существования” и великое осуществление “полноты бытия”. Потому можно ложиться спать без укоров и страха…»^[323].

Неприязнь Жана Даниэля по отношению к этой среде настолько значима, что его критики отреагировали презрительной миной на выход в ноябре 1966 года романа Симоны де Бовуар «Прелестные картинки»: «Это мир Франсуазы

Саган, не ваш. Это не имеет отношения к Симоне де Бовуар». «Будто я им мошенническим образом всучила покупку, не соответствующую этикетке», — уточняет писательница.

Когда в «Нувель обсерватер» в апреле 1971 года появился «Манифест 343», они вместе высказались против преследований абортов и потребовали права на контрацепцию и свободу аборта.

«Аборт, — говорит она, — это вопрос положения в обществе. Если у вас есть деньги, все проходит хорошо — в Швейцарии или еще где-нибудь. Вы возвращаетесь, и все в порядке. Если у вас нет денег, пятеро детей и муж, которому ни до чего нет дела, вам надо идти к молочнице на углу, которая знает аптекаря, который… и который вас уродует! Мы имеем право сохранять ребенка только в том случае, если он действительно желанный».

Следуя этому принципу, романистка помогла женщине с большой семьей, уроженке Лилля, которая обратилась к ней как к последней надежде:

«Она забеременела, когда у нее уже было девять детей. Муж — убежденный католик, у нее не было никакой возможности сделать аборт. Я дала ей необходимую сумму, 400 тысяч старых франков. Немного времени спустя я с удивлением получила письмо, в котором она меня обвиняла в том, что я заставила ее совершить противозаконное действие, и угрожала донести в полицию, если я ей не дам еще значительную сумму. Я попросила ее приехать в Париж. Когда она позвонила, я открыла дверь и, не впуская ее, сказала только: “Я просто хотела посмотреть вам в лицо! А комиссариат внизу!”»

Равнодушная к мнению толпы Франсуаза не имела времени задаваться вопросом, относится ли она к «угнетенным женщинам». По просьбе «Либерасьон»^[324] она высказала свою точку зрения на существовавший уже десять лет феминизм во время разговора с журналисткой и писательницей Анник Жей, которая выразила негодование по поводу типа мачо, мужчины-диктатора, опубликовав эссе о положении мужчины в обществе^[325]. «Главная проблема — это одиночество, — подчеркнет Франсуаза Саган. — Не сексуальные отношения, не конфликты между мужчиной и женщиной. Я читала статистику о том, сколько в Париже одиноких людей. Это ужасно. Я считаю, что жить надо в паре».

Что касается властных мужчин, она обсуждала этот вопрос с Жаком Лораном^[326]. «В определенном смысле мачо лучше понимают женщин, чем другие мужчины, — заметил ей ее собеседник. — Они имеют очень точное представление о женщине, очень честное и очень ограниченное… которое, впрочем, часто соответствует действительности. Я не думаю, что такой мачо может иметь длительные отношения с женщиной, или она должна быть просто животным. Для мачо женщина раз и навсегда занимает определенное положение. Она понята и принята такой, какая она есть».

Другой темой встречи была верность.

Франсуаза Саган. Можно жить с двумя мужчинами — одного любить, другому позволять любить себя.

Жак Лоран. Да, здесь есть различие: мы испытываем разные чувства, которые делают возможными интимные отношения в обоих случаях.

Франсуаза Саган. В конце концов, обманывать можно только человека, с которым очень хорошо, тогда легко переживать короткие истории с другими мужчинами, потому что обладаешь в каком-то смысле капиталом счастья. Если человек приносит несчастье, никаких историй быть не может, потому что тогда чувствуешь себя скованно, нет сил, нет ощущения своей соблазнительности.

«Монд» поддерживает ее социалистические убеждения, она не вступает в Социалистическую партию, но принимает участие во всех ее крупных митингах. Ее статья «Хватит каяться, господа!»^[327] по поводу интеллектуалов наделала шума в Ландерно. Возмущенная политиками своего лагеря, чья крайняя осторожность ее раздражала, сразу после участия в передаче «Право на ответ» Мишеля Поллака она написала: