Читать книгу - "Коллонтай. Валькирия и блудница революции - Борис Соколов"

В обвинительном заключении утверждалось: "В 1918 году Дыбенко, будучи послан ЦК КП(б)У на подпольную работу в Крым, при аресте его белогвардейцами выдал подпольный большевистский комитет и затем был завербован германскими оккупантами для шпионской работы. С 1918 года и до момента ареста в 1938 году Дыбенко проводил шпионскую, а затем и пораженческую деятельность по заданию германской разведки…

С 1926 года Дыбенко устанавливает связь с правыми в лице Егорова А.И., бывшего тогда командующим Белорусским военным округом, Левандовским — командующим Кавказской армией — и другими и начиная с 1929 года входит в руководство организации правых в РККА, связанной с Рыковым, Бубновым, Томским и другими руководителями правых…

По заданию германской разведки и руководства военной организации правых Дыбенко проводил подрывную вредительскую деятельность в боевой подготовке, военном строительстве, укрепрайонах и т. д. Наряду с этим он передавал систематически германской разведке шпионские материалы о Среднеазиатском, Приволжском и Ленинградском округах, которыми он командовал…"

29 июля 1938 года Дыбенко был приговорен к смертной казни и в тот же день расстрелян. Также Дыбенко обвинили в связях с Тухачевским, которого он незадолго до этого приговорил к смерти. Дыбенко был расстрелян в день вынесения приговора. В огне Большого террора, как мы помним, сгорел и Александр Саткевич.

Возвращаясь летом 1937 года из Москвы, Коллонтай записала в дневнике: "В Москве все просят: "Похлопочи у Молотова". Даже самые ответственные товарищи: "Похлопочи! Похлопочи!" Но что я могу? <…> Слез и горя, безысходности обреченных людей, безвинности личной — но попали под колесо — всего этого было достаточно. Рвали сердце и душу. И знаешь: бейся головой об стену — не пробьешь. "Полоса!" Все равно что бороться с океаном. В политике свои законы. Беспощадные. <…> Власть, государственные интересы раздавливают личность. Неужели так будет всегда? А я-то, а мы-то в молодости шли храбро приступом на этот неизбежный закон. "За справедливость". Теперь над этим смеются.

<…> Я знаю многих честных, трудолюбивых, чудесных работников, но жизнь их безрадостна. Вечный страх: происхождение! чистка! высылка! арест! расстрел! За что?

<…> Прежняя культура, мораль, идеологические понятия сметены без остатка. Новая эпоха, новые люди… Новые — значит ли лучшие?"

Через месяц после казни Тухачевского и его товарищей Коллонтай вновь оказалась в Москве в связи с визитом Сандлера. Она записала в дневнике: "Жизнь изменилась резко. <…> Уже никогда, никогда не вернется беспечная радость. Я за эти годы много, много пережила. Но и многое поняла. Многое похоронила. Сердце сковано, и не могу, да и нельзя страдать лично, как раньше. <…> Все иначе, чем было в нашем наивном представлении. Отсутствие справедливости, непременная, неизбежная нетерпимость. А боль остается за "безвинно виновных". Что ждет в Москве?

<…> Как мы могли, как мы смели страдать тогда, в годы до мировой войны, от своих личных болячек? Ведь <…> готовился пожар и впереди были годы безмерных мук для миллионов. <…> Страдаю за других, за всех безвинно виновных, в этот жестокий период истории, очень жестокий. И очень трудный для нас, кто в молодости шел на борьбу "за справедливость", "за человечность" против насилия. Наивно? Да. Очень".

11 сентября 1937 года был арестован Давид Канделаки, только что вернувшийся из Германии, где он был торгпредом, и назначенный заместителем наркома внешней торговли Коллонтай, находившаяся в тот момент в Женеве на сессии Лиги Наций, так прокомментировала этот арест в дневнике: "Холодно. Жутко. Не хочется жить". Канделаки, который в 1934 году был торгпредом в Швеции и потому был хорошо знаком Коллонтай, расстреляли 29 июля 1938 года по обвинению в участии в мифической контрреволюционной террористической организации ("Москва-Центр").

25 марта 1938 года, находясь в курортном городке Сальтшебадене, Александра Михайловна сделала следующую запись на бланке отеля в связи с арестом Саткевича: "Страшно за многих друзей. Мучаюсь, рвется сердце за них. Далекий друг А. А. — я не могу помириться, не могу охватить, что и он попал под "колесо истории’’. Он — такой безупречно преданный, такой честный… Я страдаю, я живу в пытке страданий. За многих. За то, что это неизбежно и непредотвратимо, как стихийное бедствие. Но от этого не легче.

Если я не попаду под колесо, то только чудом. Знаю, за мною нет деяний, никаких поводов фактически. Но в этот период истории не надо деяний: другой критерий.

Поймут ли это будущие поколения? Поймут ли все происходящее? Жить — жутко.

<…> Я вечно на людях. <…> И ни одного близкого, никого, для кого я, лично я, а не начальство, не руководство, а я была бы дорога. Но одной и здесь жутко".

Коллонтай очень быстро поняла, что при Сталине исторические деяния смертельно опасны.

"Я очень одинока. Очень, — писала она из Сальтшебадена новому своему секретарю, шведке Эми Лоренссон, к которой почувствовала доверие. — У меня такое ощущение, что вокруг меня возникают все новые и новые пустоты".

А в дневнике записала: "Я <…> всегда бежала от страданий, <…> я любила жизнь, я хотела счастья, я не хотела страдать".

23 февраля 1939 года умерла Зоя Шадурская. В связи с этим 12 марта Коллонтай написала ее сестре Вере: "Великая боль утраты Зоюшки с каждым днем становится больше, тяжелее. Понимаете, для меня Зоечка — это была половина моей жизни, личной жизни, личных отношений. У меня ведь лично близких, кроме нее, и нет… Я знаю, как Зоечка горячо, с энтузиазмом переживала бы XVIII съезд и какие я бы получала от нее полноценные и правдивые, богатые впечатления!.. Как же жить теперь?.."