Читать книгу - "Пожарский - Дмитрий Володихин"

Но, допустим, Мстиславский, при всех его недостатках, не был откровенным предателем. Он ошибался как большой политик. Желал, вероятно, устроить в России правление наподобие польского — со всесильной магнатерией и шляхетской сеймовой «демократией». А может быть, просто боялся захвата Москвы ордами Лжедмитрия II и поставил на Жолкевского как на союзника… Но рядом с Федором Ивановичем, за спиной его, должны были выйти из Кремля люди совсем другого склада — бессовестные мучители соотечественников и единоверцев, наподобие Федора Андронова. Эти никакой надежды на помилование не имели.

Казаки пришли к воротам, желая учинить расправу и ограбление кремлевских сидельцев. На этот раз они изготовились защищать свой материальный интерес силой оружия. «Казаки же, видя, что пришли на Каменный мост все бояре, — повествует летопись, — собрались все с знаменами и оружием, пришли и хотели с полком князя Дмитрия биться, и едва у них без бою обошлось. Казаки же пошли к себе в таборы, а бояре из города вышли. Князь Дмитрий Михайлович принял их с честью и воздал им честь великую».^[234]

У ворот встречали русских людей, избавленных от осадного сидения, друзья их, родственники, добрые знакомые. Много ли, мало ли было темных личностей среди тех, кто оказался заперт в Кремле, а всё же стоит пожалеть их всех: не люди, а призраки выходили из заточения. Шли, покачиваясь, исхудалые и больные, едва живые. И современники с христианской жалостью отнеслись к ним. Их избавление сравнивали с освобождением зверя или птицы «из силков»^[235], а значит, большинство несчастных ни в чем не провинились перед верой и отечеством. Просто попустил им Господь великое мучение. Расходясь от ворот, поддерживаемые руками родичей и товарищей, эти страдальцы находили стол и кров поблизости. По Москве уже стучали топоры, на пустырях, вокруг печищ воздвигались новые тесаные хоромы, и там хозяйки грели пищу — для тех, кто давно не мог насытиться ею вдоволь. Пусть и скуден был этот припас в закромах отощавшей Седьмохолмой, но все же он явился для бедных людей истинным спасением.

Великий город оживал мучительно и трудно. Горячая кровь едва пробивала себе дорогу по венам его и артериям, намертво промерзшим в холодную зиму иноплеменного владычества. И люди, не веря себе, еще не разрешая себе надеяться на добрый исход, все-таки чувствовали: смерть отступает, холод отступает! Возрождается истерзанная Москва. На груди ее начинают затягиваться глубокие раны. Может быть, вернется сюда жизнь, может быть, опять закипит торг, опять звон колокольный по праздничным разольется от сотен храмов, ныне пустых и лишенных богомольного пения. Может быть, всё будет хорошо, и Богородица вновь расстелет в небе над русской столицей свой защитительный Покров. Может быть…

Почему Дмитрий Михайлович Пожарский и на этот раз вступился за кремлевских сидельцев? Могло дойти до настоящего большого сражения между вчерашними союзниками — казаками и дворянами! И не дошло, надо полагать, лишь по двум причинам. Во-первых, дворян под командой Пожарского оставалось изрядно, и казаки устрашились. Во-вторых, им, вероятно, обещали кремлевскую казну. Так почему Пожарский вновь вырвал у казаков из глотки живую добычу? Ведь на этот раз они нацеливались совсем не на «боярынь», ни в чем не повинных…

Конечно, можно было бы опять перечислить резоны, выше уже приведенные в связи со спасением «боярынь». Но не стоит забывать и об иной причине: Смута разрешает убивать без суда и следствия, а добрый государственный порядок требует расследования. Прежде всякой казни, по законам Божеским и человеческим, необходимо определить, кто изменник и достоин смерти, а для кого уместно снисхождение. Дмитрий Михайлович желал соблюсти норму человеческого общежития — и за нее многим рискнул…

Такая его доброта давала московским жителям надежду: а вдруг и впрямь возвращаются времена, когда жизнь человеческая стоила больше, чем кусок хлеба? Меньше стало русских людей, дворянство сжалось, будто шагреневая кожа, так, наверное, там, наверху, в штабе Пожарского, начали понимать: больше нельзя разбрасываться жизнями соотечественников… Накладно! Если так, — полагали, очевидно, москвичи, — значит, забрезжил свет в доселе непроглядной тьме, накрывшей великий город.

И в конечном итоге князь оказался прав. Многие из тех, кто покинул Кремль в октябре 1612 года, пережив ужасающие месяцы заточения, станут крупными правительственными деятелями, послужат новому государю и России. Страшно обезлюдевшая страна нуждалась во всяких служильцах. Даже в тех, кто прежде являл колебания и измену. Многих, очень многих простили, следуя логике Пожарского. А простив, дали дело, дали возможность проявить добрые качества на благо державы. Новая, послесмутная Россия строится будет на любви, на примирении, на забвении старых свар, а не на мести. И хорошо, и правильно…

Тот же Мстиславский вернется в Боярскую думу, правда, влияние его на государственные дела перестанет быть столь обширным.

Но так произойдет далеко не со всеми. Руководство земцев велело арестовать Ивана Безобразова, Ивана Чичерина, Федора Андронова, Степана Соловецкого, Бажена Замочникова. Их ожидала разная судьба, и о некоторых из этих людей речь еще пойдет ниже. Самый «выдающийся» из русских изменников, казначей же Федор Андронов «удостоится» смертной казни. Этого человека содержали под охраной весьма долго, он бежал, но попался, и в 1614 году его подвесили высоко и коротко. По закону. Так, как и следовало поступить.

Но за «боярами» следовало определить судьбу самих поляков. И тут на плечи Пожарского ложилась куда более сложная дилемма. Стоит ли вновь рисковать — ради иноплеменников, ради иноверцев? Чаша гнева казачьего уже переполнена. Тысячи бойцов из воинства Трубецкого жаждут крови ненавистных врагов и золота из кремлевской казны.

В то же время совесть и, не менее того, интересы дела требуют неприятельских ратников поберечь, да и казну сохранить. Если вглядеться в ситуацию тех дней, легко понять: всякий раз доброта Пожарского имела внутри себя столько же человечности, сколько и рациональности. Принимая сдачу Струся, руководство земцев проводило обмен: неприятель получал шанс выйти из Кремля и не лишиться жизни, а ополченцы больше не должны были терять бойцов на штурмах и ждать удара в спину от Сигизмунда с Ходкевичем. Иными словами, сохраняя польские жизни, Пожарский сохранял русские жизни. Что же касается казны, то позволить казакам разворовать ее означало потерю очень важного финансового ресурса для едва живой Российской государственности. Выходит, и тут… следовало бы поприжаться.

Итак, в результате переговоров с поляками русское командование гарантировало им только сохранение жизни и «чести», т. е. защиту от издевательств. Гарантия держалась на слове, которое дали командиры ополченцев. Офицеры и солдаты осажденного гарнизона должны были сложить оружие и открыть ворота днем позже, чем выйдут русские сидельцы.