Читать книгу - "Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке - Винсент Дж. Питтс"

Этот разговор продлился час. Он положил конец «недоразумениям» между собеседниками и, в общем и целом, был проведен блестяще. И если прежде Ормессон ценил юридическое мастерство Фуке, то сейчас он восхищался им как человеком. Его «присутствием духа, внутренней свободой [liberté] и спокойствием» перед лицом противников ^[649].

За следующие дни между Фуке и Шамиляром произошло несколько стычек. Причем, как выяснилось, новый обвинитель часто пытался скрестить шпаги и с Ормессоном, что играло Фуке на руку. Шамиляр был на десять лет моложе Ормессона. Гордый своим новым назначением, он часто оспаривал его полномочия. Как-то раз, решая тривиальный вопрос, связанный с охраной казначейских реестров по ночам, Шамиляр попытался отменить приказ Ормессона д’Артаньяну. Он заявил, что представляет здесь короля и что ни д’Артаньян, ни комендант Бастилии Безмо^[650] не должны подчиняться ни одному из приказов Ормессона, если они противоречат королевским (то есть переданным через него, Шамиляра). Ормессон оставался непоколебим: «Вы уполномочены просить, а я – приказывать; изложите свою просьбу, и я приму решение». Под конец этого диалога Ормессон заметил, что Фуке забавляет явная неопытность Шамиляра и что он поддерживает особые полномочия Ормессона как докладчика ^[651]. Еще некоторое время спустя, когда Ормессон диктовал протоколисту ответ Фуке на какой-то вопрос, Шамиляр нетерпеливо перебил его обвинением, что, высказываясь за Фуке, тот пытается одновременно быть судьей и адвокатом. Фуке попросил запротоколировать этот диалог как пример предубежденности Шамиляра. Однако Ормессон лишь проигнорировал «наглую выходку» и продолжал диктовать ^[652].

Ормессон ощущал давление со стороны Сегье. Тот то и дело говорил, что процесс идет медленно, и винил в этом Ормессона с его готовностью разрешать Фуке пространно комментировать изучаемые записи и отчеты. Он несколько раз жаловался, что в таком темпе, как сейчас, процесс затянется на два года. И тогда он рискует не дожить до его конца ^[653]. Пюссор, вторя Сегье, сердито предлагал палате «себя распустить». По его мнению, палата, похоже, «постыдным образом» не в силах довести дело до конца. На защиту коллег встал Несмон. Он считал, что затянутость – вина тех, кто затеял этот процесс, вина обвинителей, а не судей. Если они хотят исправить свои изначальные ошибки за счет отказа от стандартных судебных процедур, им надо поискать для этого других судей. Сегье пришлось вмешаться и успокоить бушующие страсти ^[654]. Но он продолжал настойчиво выговаривать Ормессону за вынесение комментариев и просьб Фуке на рассмотрение палаты. Ормессон жаловался коллегам по палате, что к нему относятся как к нерадивому школьнику. «Мне не нравится, что каждое утро меня порют розгами» ^[655].

В диалогах такого рода прошел весь февраль и март. Палата тщательно разбирала ответы Фуке о Бель-Иле и о его «экстравагантной расточительности». После заседаний Ормессон и Шамиляр отправлялись в Бастилию и продолжали вместе с заключенным проверять документы на достоверность. Время от времени Ормессон докладывал палате о промежуточных результатах. Они не были благоприятны для обвинения. В начале марта Ормессон продемонстрировал палате расхождение, на первый взгляд незначительное. В одном из описаний не было упомянуто участие Сервьена в серии мероприятий, подписанных Фуке, Сервьеном и Сегье. Говорилось только о подписях Сегье, Фуке «и др.» Шамиляр отмахнулся – «и др.» конечно, означает Сервьена. «С каких пор „и др.“ читается „Сервьен“?» – ядовито поинтересовался Фуке. Судьи поняли эту деталь правильно. На всем протяжении защиты Фуке настаивал, что финансовые меры, принимавшиеся в 1650-х годах, утверждали совместно оба суперинтенданта. Ссылаясь на них, не упоминать Сервьена означало создавать ложное впечатление, будто Фуке действовал в одиночку и неправомерно ^[656].

Но это было не все. Через несколько недель изумленный Ормессон обнаружил в одном из описаний семь или восемь строчек «абсолютно ложных», то есть описывающих транзакции, о которых в соответствующих реестрах казначейства не было ни слова. «Я не в силах понять, – писал Ормессон, – как можно сочинить то, чего не было, и сообщить об этом как о реально произошедшем» ^[657]. Еще несколько недель, и случилась новая важная находка. Выяснилось, что реальные события не упоминались или упоминались с искажениями. В описании документов, относящихся к предполагаемому намерению Фуке и его партнеров присвоить 6 миллионов ливров, некоторые расписки, предъявленные в казначейство и не уничтоженные, как положено, а обнаруженные после в бумагах Фуке, упоминались как доказательство этих преступных планов. Выяснилось, что одну из них, на 181 500 ливров, предъявил к уплате Берье. В другом месте запись о том, что Берье получил 120 000 ливров, была исправлена: к ней были добавлены буквы S. E. («Его Высокопреосвященство»), как если бы конечным бенефициаром был Мазарини. Это описание было составлено Берье и завизировано Понсе и Вуазеном ^[658].

Такие находки подрывали доверие к доказательствам обвинения. Усугубляли они и напряженность между Фуке и Шамиляром. Был случай, когда Шамиляр назвал одно из заявлений Фуке, обличающее Берье, Вуазена и Пюссора, не имеющим силы. Обвиняемый выразил удивление. Эти вопросы – вне компетенции Шамиляра, так как в момент описанных событий «вы еще не вступили в заговор против меня» ^[659]. В другой раз Шамиляр заявил, что «доказательства», собранные на основе казначейских реестров, «истинны, как Евангелие». «В таком случае Шамиляр дурно обращается с „евангелистами“», – парировал Фуке, имея в виду казначеев, которые тоже находились под арестом. Острота мгновенно облетела светские круги ^[660]. Разумеется, Фуке использовал несоответствия, чтобы на их основании отказать в достоверности всем использованным в обвинении отчетам и требовать сверки каждого нового отчета с соответствующим ему реестром ^[661].