Читать книгу - "Емельян Пугачев. Книга 2 - Вячеслав Шишков"

Екатерина собиралась возражать ему, но он, захмелев от выпитого перед тем спирта, не слушая ее, продолжал с хмурою запальчивостью:

— Наши военные действия обещают нам славный конец. Россия Екатерины разверзнет новое окно в Европу… с юга! И, ты прости мне, матушка, — голос его дрогнул, — страшусь, страшусь даже помыслить: с чем, с каким, извини меня, рылом явимся мы в калашный ряд Европы?! Будь моя воля…

Неслышно ступая, Екатерина подошла к нему, ароматной розовой ладонью прикрыла ему рот, сказала:

— Ах, mon enfant terrible. Пусть твою голову не терзают сомнения…

Европу, мой милый, будет интересовать не наше «рыло», а злаки с наших земельных угодий! Поспешай на театр войны, возвращайся победителем, и ты будешь увенчан лаврами славы.

Он схватил царственную руку и припал к ней горячими губами.

3

Пока длился этот разговор, через октябрьскую темную ночь по площадям и безлюдным проспектам уснувшей столицы катил к Зимнему дворцу президент Военной коллегии, граф Захар Чернышев. Он вез императрице ошеломляющее известие: она больше не вдова, в оренбургских степях объявился воскресший из мертвых супруг ее, бывший император Петр III.

Известие о мятеже «бродяги Емельки Пугачёва», недавно бежавшего из казанского острога, доставили Чернышеву с недопустимым промедлением, и не без основания граф опасался, что царица в великом будет гневе. Против ожидания, гнева не последовало.

Письмо главнокомандующего Москвы, князя Волконского, адресованное на имя Чернышева, а также донесения Рейнсдорпа и Бранта Екатерина выслушала с внутренним напряжением, на её щеках выступили алые пятна, однако ничем иным она не выдала своего волнения, даже попробовала сострить:

— Что-то мой супруг стал часто воскресать, — проговорила она щурясь.

— Доведется поглубже зарыть его в землю…

— Сняв допреждь того голову ему, как, бывало, делывали мы с другими прочими Петрами Федоровичами, объявленцами, — воспрянув духом, сказал Чернышев.

Екатерина, заглянув ему в глаза, неожиданно потупилась. В памяти её ожил печальный образ Петра, его предсмертные письма к ней, вся трагическая судьба его. И на какое-то мгновение тревога с новой силой коснулась её сердца.

— Когда возгорелась смута? — спросила она, придавая взгляду своему повелительность и строгость.

«Ну вот, начинается», — снова оробев, подумал Чернышев и ответил:

— Восьмнадцатого сентября, ваше величество, сей Пугачёв подступил к Яицкому городку, но комендантом Симоновым был прогнан.

— Стало, важнейшее известие шло до нас месяц. Сегодня пятнадцатое октября. Такое поистине черепашье поспешение горькому смеху подобно, — уже с раздражением добавила Екатерина.

— Подобное промедление, всемилостивая государыня, надо думать, проистекало от нерачительности губернатора Рейнсдорпа, коему я…

— Ох, уж мне немецкий сей кунктатор! Да при том же, сколь помнится, он и глуп, как… как два индюка!..

— Я отправляю ему строгий выговор, ваше величество, — пристукнув в пол носком сапога, сказал Чернышев.

— Да, да, выговор и… воинскую силу!

— Полагаю, государыня, что в Оренбургском крае своих войск с преизбытком, чтоб с божьей помощью с бунтовщиками прикончить.

— Граф, — с усмешкой произнесла Екатерина, нервно крутя на пальце бриллиантовый перстень, — пока мы с божьей помощью соберемся Пугачёва имать, сей бродяга с помощью мужичьей задаст нам такого жару-пылу, что…

Впрочем, я довольно утомлена, два часа ночи. Ты, Захар Григорьич, завтра собирай военный совет, на оном буду присутствовать лично в девять утра.

Прощаясь с графом, она заметила ему:

— Среди петербургской черни разговоры о казацком бунте носились еще недели две назад. Я о сем предуведомлена через Тайную, розыскных дел канцелярию. И зело ныне раскаиваюсь, что должного внимания на сию эху народную не обратила.

Вслушиваясь в ворчливый голос Екатерины, Чернышев только пожимал плечами, но возражать не решался. Не Тайная канцелярия, а он, граф Чернышев, докладывал императрице о слухах среди простолюдинов, и не две недели, а всего восемь дней тому назад…

«Либо у матушки память коротка, либо по-прежнему она не склонна признавать свои ошибки… Но, черт побери! Какая же поистине волшебная сорока притащила на хвосте этот анафемский слушок о самозванце? — раздумывал Чернышев, возвращаясь в карете через спящую столицу к себе. — А главное, главное, на целую неделю раньше официального извещения… Вот и не верь после этого в людскую болтовню на площадях».

…Как кровь по кровеносным сосудам докатывается до самых отдаленных от сердца участков живого тела, так и по большим и малым проселочным дорогам во все уголки России катилась весть о начинавшемся под Оренбургом народном смятении. От языка к языку, от селения к селению, из уезда в уезд, из губернии в губернию! Казань, Астрахань, Саратов, Пенза, Рязань, Москва были уже достаточно насыщены темными слухами. Дошли эти слухи и до царствующего Санкт-Петербурга.

В ночь с 4 на 5 октября, при полном неведении властей о событиях, было выужено из кабаков и заключено в полицейские участки с десяток подвыпивших гуляк, которые мололи по пьяному делу всякий вздор о каком-то царе-батюшке, появившемся на Яике: будто бы царь-батюшка этот собрал большую силу и обещал извести на Руси всех помещиков; землю их отдать мужикам, а весь черный люд всячески льготить своей царской милостью.

Узнав, что люди, схваченные в разных местах и допрошенные в разных участках столицы, показали, как по уговору, одно и то же, генерал-полицмейстер встревожился. На следующий день по всем базарам, различным притонам и просто по людным местам были разосланы опытные сыщики присматриваться, подслушивать, вынюхивать, хватать. И схвачено было до сотни крикунов. Ответы на допросах с пристрастием опять были те же: появился-де под Оренбургом царь Петр Федорович Третий. Но откуда шли подобные слухи и кем они были пущены в народ, точно узнать не удалось.

Генерал-полицмейстер немедля доложил обо всем графу Чернышеву.

Чернышев — Екатерине. Императрица отнеслась тогда, восемь дней тому назад, к столь исключительному известию совершенно спокойно, с некоторым даже безразличием. Она только сказала:

— Сия народная эха ничего сериозного не обозначает. Либо есть это фантазии темного люда, либо происки наших внешних врагов, кои всегда стремятся сеять смуту в умах наших подданных. Да суди сам, Захар Григорьич, ежели б этакая болтовня была согласованной с истиной, губернатор Рейнсдорп не преминул бы нас о сем уведомить. Но Рейнсдорп молчит — значит, его губерния в спокое.

Вот тебе и спокой!

4

Отпустив Чернышева, расстроенная Екатерина приказала себя раздеть и, даже позабыв освежить лицо любимым своим протираньем «неувядающая роза»

(изобретение придворного врача Рубини), бросилась в постель. Её обычный ужин — сливочный сыр с тмином, молоко и творог — остался нетронутым. Она взглянула на каминные часы — без пяти минут три, закрыла глаза и… почувствовала, что ей долго теперь не уснуть.