Читать книгу - "Младший сын - Дмитрий Балашов"

Он доскакал от Городца до Новгорода и Рогатицкими воротами проехал через весь город, мимо торга, Ивана-на-Опоках, Ярославова дворища с храмом Николы, переехал мост и, обогнув Детинец, поднялся на гору. Тут он уже начал спрашивать и дальше так и ехал, по пословице, что язык до Киева доведет.

Дорога вилась вдоль речки, ныряла в перелески, наконец с пригорка открылось селение. Серые крыши, крытые тесом и дранью, казалось, тускло отсвечивали, как вода в пасмурный день или старое серебро. Федор проехал селом, не решаясь спросить, наконец остановился у одной изгороды.

– Иванко Гюргич? А вот еговый дом! Родственник али кто? Не узнать словно?

– Дело к ему…

– А… Дома, кажись!

Федор спешился, привязал коня. Он еще медлил, оглядывая большой, на подклете, красно-коричневый дом. Как-то в голове не умещалось, что это вот и есть отцова хоромина. Их дом в Переяславле выглядел куда скромнее. Хозяин сам вышел на крыльцо.

– К кому, молодечь?

– Иванко Гюргич?

– Я буду.

– Грамота у меня… – Федор запнулся и покраснел. – На дом грамота. Мово батьки дом-от!

Новгородец глядел на него, соображая, и покачивался с пятки на носок. Федору показалось, что он сейчас оборотится и уйдет, захлопнув дверь.

– Дак вот! – сказал он, постаравшись придать строгость голосу. – Вхожу во владение!

Новгородец поглядел по сторонам, уставился на коня, снова оглядел Федора.

– Цего-то не понимаю, парень! Покаж грамоту ту!

Он долго читал и перечитывал и все не выпускал грамоты, и Федору опять показалось, что он раздумывает, как спровадить Федора, оставя грамоту у себя. Наконец спросил:

– Дак умер, Михалко-то?

– Батя умер.

– Дак чего тебе-то нать?

Федор, наконец, озлился. Решительно вырвав грамоту из рук новгородца, он возвысил голос:

– Чего нать? Свой дом получить! Али позовников покликать?

Новгородец, поняв наконец, что ему от Федора просто не отделаться, зазвал его внутрь. Женка оборотилась, разглядывая Федора.

– Цто за таков молодочь?

– Да вот, выгнать нас с тобою хочет! Не знать уж, кто и такой.

– А ты его самого выгони! – с угрозою взяв руки в боки, посоветовала женка.

– Ты вот что! – с расстановкой произнес Федор. – Грамоту чел? Я в дружине князь Митрия. Будешь тута чудить, приеду с боярином со своим, он меня послушат, да с тиуном. Тебя укоротят враз. Етова хошь?

– У, такой-сякой! Счас иди! И вон из моего дому! – начала было женка, но новгородец остановил ее:

– Ты поди-ка, поди. Мы тут сами разберем!

Она вышла, хлопнув с размаху дверью.

– Мужиков созвать да выкинуть его и из села! – проговорила она, уходя.

Стали рядиться. Новгородец упирал на то, что земля, по закону, «новогорочка» и никому из низовцев принадлежать не может. Тогда Федор, смотря в колючие глаза хозяина, возразил:

– Пущай. Землю бери, а дом не твой, дом отцов, вота. Дом очищай счас, и все!

Новгородец с усмешкой возразил было:

– А цего тоби хоромы без земли?

– Чего, чего! – взорвался Федор. – В дружину наместничу перехожу, тута буду жить!

Новгородец сбавил спеси, глаза забегали.

– Бери отступного…

– Очищай!

– Слушай…

– И слушать не хочу!

– Запалят тя и с домом!

– И деревню спалят как раз, – спокойно возразил Федор.

– Цего просишь? – сдался новгородец.

– За дом?

Торговались долго. В конце концов новгородец предложил коня с приплатой. Выходили, глядели коня. Задирали храп, смотрели зубы, щупали бабки. Конь был хорош.

– Добрый конь! – говорил новгородец, и по сожалению в колючих глазах яснее, чем по стати, виделось: да, добрый. Наконец сошлись на коне с пополнкой в пять ногат. За такой терем это было даром. Но Федор знал, что иначе совсем бросит и не возьмет ничего.

Захотелось еще что-то добыть от отца. Спросясъ, полез в клеть, соединенную тут с избой под одну кровлю. Долго рылся в старой рухляди, что свалили тут, очищая жило для нового хозяина. Что поценнее уже, видно, давно выбрали. Волочились какие-то тряпки, ломаная деревянная и лубяная утварь… Все было не то. Вот проблеснуло что-то. Но оказалось – просто ломаный стеклянный браслет, тоже не то… Федор отчаялся было, как новгородец, уже долго молчавший у него за спиной, подал голос:

– Солоница есть. Не твой ли батька резал?

Захотелось верить, что, верно, отцова. Подобрал еще крохотную медную иконку, всю покрытую сажей и зеленью. Верно, тоже была в отцовом доме, сунул в калиту – потом отчистить. Все, кажись! Новгородец помягчел, видно, тоже что-то переломилось. То было отобранное, стало купленное. Зазвал выпить пива на дорогу. Женка взошла, шумно дыша, молча налила чары и снова вышла, пристукнув дверью.

– Как там у вас, на Низу? Татары сильно зорят? – спрашивал новгородец. Федор отвечал односложно. Он еще не понимал, что дела торговые надо отделять от обиходных, и продолжал дуться.

Дверь опять отворилась, и в жило вошла старуха, еще крепкая на вид, осанистая, с крупным мускуловатым лицом.

– Поведай, Гюргич, каков таков молодечь?

Она пытливо разглядывала Федора, уселась:

– Михалкин сынок? Молодший? Как кличут-то? Федей? Знала батьку твого… – Она помолчала, спросила: – Ну, Гюргич, продал дом-то?

– Продал, – со вздохом ответил хозяин, – на коня сменял.

– Ну и дешево обошлось, и не журись! – сказала старуха. – Зато теперича во своем будешь! Я ить толковала тоби, кто ни то есь у Михалки родных!

– Вот, искал, нет ли цего от отца! – отозвался хозяин. – Говорю, у тебя, Макариха, нету ли?

– Ужо погляну! Ты заходь, молодечь, в мою хоромину! – позвала старуха. – Третья отселева! – Она поднялась, вышла.

Федор кончил с хозяином. Передали повод из полы в полу. Звали послухов, при них Федор отдал грамоту. Снова пили пиво. Иванку поздравляли с покупкой, Федора оглядывали уже без вражды, с интересом. Хлопали по плечу:

– Наш по батьке-то!

Старуха не ушла, ждала его на улице. Он завел коней за огорожу покосившегося дома, опять с некоторым страхом, уже понимая по значительным ухмылкам мужиков, что это, верно, и есть та «сударка», о которой с раздражением говорила мать. Он даже хотел и не заходить, но любопытство пересилило. В горницу ступили, пригнувшись. Дом сильно просел и пол покосился весь в сторону печи.