Читать книгу - "Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения - Ирина Паперно"

…в Телевизоре я видила когда Горбачев М. С. был на переговорах в США 8/XII 1987 г. но Рейген Р. говорил подробно <подобно?> Звезде зажженой на верхушки нашой национальной рождественой Елке в день Вашего прибытия, эта встреча озорила надеждой небо для всех людей доброй воли, когда мы ростанимся обе стороны должны следить за тем что-бы этот свет не погас и должны выполнять святые на сибе обязаности по мере как мы будим продвигатся в перед совершая новые шаги в целях улучшению между нашимы странамы и народамы как он хорошо говорить на переговорах. Дверь открылася и она останится открытой для серезного обсуждения путей Прикращения этых Войн огня на земле Придумали соревнуватся в небе соревнуватся черт их туда понес, а еще богу молятся божественые господа, недопусти господи их соружием на гибель людей недопустим (230–231).

Мы имеем здесь дело со спонтанным использованием повествовательной стратегии, которую нарратологи называют несобственно-прямой речью. Передавая речь Рейгана, Киселева сливает собственный голос с голосом своего героя («подробно Звезде зажженой на верхушки нашой <эмфазис мой. – И. П.> национальной рождественой Елке»). (Заметим, что между речевыми привычками Рейгана и речевыми привычками Киселевой имеется сходство: оба склонны использовать апокалиптическую символику.) В конце длинного пассажа голос Киселевой постепенно берет верх над голосом Рейгана: сначала она добавляет свой комментарий – слова одобрения («как он хорошо говорить на переговорах»); затем возвращается к передачи речи Рейгана («Дверь открылася и она останится открытой для серезного обсуждения…»); наконец, дойдя до тревожащей ее темы борьбы в небесном (космическом) пространстве («в небе соревнуватся черт их туда понес»), она начинает говорить от себя. Она обращается к Богу с мольбой о божественной интервенции («недопусти господи»), а затем (в пределах той же синтаксической конструкции) переходит к заявлению от первого лица множественного числа: «недопустим» (это распространенная формула агрессивного советского дискурса борьбы за мир).

Обобщения: советское государство и домашнее пространство

Дневниковые записи Киселевой наглядно демонстрируют, как сорок лет спустя Великая Отечественная война остается источником интенсивного страха; как телевизор, передавая и трогательные художественные фильмы на военные темы, и концерты народно-патриотической песни, и политические новости об угрозе будущей войны, служит активным проводником этого страха. Мы видим также, как телевидение, выступающее в роли агента советского государства, использует страх для поддержания лояльности к нынешнему режиму и нынешнему руководителю в простом человеке, более всего боящемся войны («наш руководитель Горбачев борится совсей силы что-бы небыло Войнов»). Реакция Киселевой едва ли является уникальной: в последние десятилетия советской власти страх атомной войны, мобилизованный с помощью травматических воспоминаний о прошлой войне, активно использовался для легитимации режима.

Записи Киселевой показывают, как именно происходит этот процесс: как в каждодневной жизни политическое вторгается в интимное, домашнее пространство, и какое влияние это оказывает на человека. Через телевизор государство входит в комнату старой, одинокой и больной женщины, пользуясь ее слабостью. (Мы видели, как по мере разложения семьи Киселевой телевизор, за счет постоянного присутствия, стал ее «лучшим другом», что она хорошо сознает.) Через телевизор государство обращается к этой женщине и политическим языком (через хронику новостей), и художественным (через фильмы и песни), воздействуя на эмоции, обостренные клинической травмой (роль травмы также не укрылась от сознания самой Киселевой). Дискурс современного государства нашел эхо и в реликтах традиционных народных верований, в частности в апокалиптических представлениях, которые оказались созвучными и пережитому прошлому, и политическим страхам настоящего – угрозе ядерной войны. Когда болезненные воспоминания прошлой войны, поддерживаемые художественно-политической пропагандой, встретились с мобилизованным властью страхом будущей войны, от которой (как казалось Киселевой) спасти ее может только «руководитель» (и, желательно, бессмертный руководитель), в каждодневной жизни этой простой женщины открылось широкое пространство – область политических, исторических и апокалиптических смыслов.

Дневниковые записи показывают, что простая женщина Евгения Киселева вошла в это пространство охотно, осознанно и с теплым чувством соучастия в общей жизни – несмотря на страх и боль (вплоть до ущерба для здоровья). Она восприняла и усвоила официальный дискурс угрозы ядерной войны, мешая его с апокалиптическими образами крестьянской культуры. (Как мы видели, народная религиозная культура не утратила своего влияния, несмотря на то, что Киселева выросла в атеистической атмосфере советского времени и, по ее словам, до войны не знала молитвы «Отче наш», а после войны, по всей видимости, не посещала церкви.) В записях о своей жизни Киселева использует этот смешанный язык для выражения реальных и сильных эмоций: страха войны, угрожавшей ей, ее семье, народу и всему миру. Сидя в своей комнате перед телевизором, она открыла тетрадь и не только описала свою жизнь, но и записала язык своей эпохи. Пересказывая политические речи, она использовала нарративную тактику, которая сливает ее собственный голос с голосами мировых лидеров – Брежнева, Горбачева, Рейгана. В такие моменты она как бы говорит на языках (позволим себе воспользоваться здесь библейской метафорой глоссолалии), пророчествуя о будущей катастрофе и заклиная мир.

«хотим что-бы нас приписали в эту квартиру»

Отношения советского человека с государством принимали особую остроту, когда дело шло о жилой площади. В течение всей советской истории жилое пространство было ограниченным, а распределение жилья было прерогативой государственных учреждений, что делало государство важнейшей силой в организации домашней жизни гражданина. Проблема жилья и связанные с ней переговоры с властью занимают важнейшее место в жизни Киселевой и в ее записках (как это было и в жизни Ахматовой, и в записках Чуковской об Ахматовой).

Вскоре после войны Киселева и ее семья жили уже не в деревенском доме, а сначала в домах полугородского типа, где квартиры были снабжены подсобным хозяйством (дровяным сараем, погребом и грядкой во дворе), а затем, в 1980‐е годы, в многоэтажных домах с центральным отоплением, в квартирах, оснащенных холодильником и стиральной машиной. Недостаток жилой площади стал острым, когда два внука Киселевой, которые жили в трехкомнатной квартире с родителями (Виктором и Марией), выросли и женились (193). Когда семья попыталась разрешить эту проблему и получить новое жилье для молодоженов, возник конфликт с местными властями. В конце 1970‐х годов в дневниковых записях Киселевой тема квартиры становится предметом такого же острого беспокойства, как и угроза ядерной войны, причем в обоих случаях она возлагала надежды на спасительное вмешательство представителей власти.