Читать книгу - "На златом престоле - Олег Яковлев"

Ольга горько плакала, уронив голову на цветастую подушку. Всё грузное тело её содрогалось в такт рыданиям, она всхлипывала, тёрла руками глаза и нос, причитала сквозь слёзы:

— Батюшка мой! Батюшка родный! На кого ты меня, сиротинушку, оставил!

Ярослав постоял рядом с женой в скорбном молчании, сочувственно вздохнул, огладил её по вздрагивающему плечу.

— Успокойся. Всё в руце Божьей.

Княгиня в ответ дёрнулась, повернула к нему красное зарёванное лицо, крикнула:

— Оставь меня! Ведаю: не любил ты его! С ворогами готов был сговариваться!

Ярослав обиженно отстранился. С едва скрываемым презрением смотрел он на эту зарёванную женщину, такую далёкую от его помыслов и стремлений. Господи, за что ж ему такое наказанье! Стоять тут, слушать эти нелепые вопли, говорить пустые неуместные слова утешения! Не было любви, не было скорби, была на душе одна какая-то пустота, до звона в ушах. Не хотелось думать о делах, о будничных разборах судебных тяжб, о скорой поездке по городам и весям Галичины.

Ответил сухо, коротко, немного резко:

— Ни с кем я не сговаривался! То ложь!

Что она понимает, баба, в больших державных делах! А тестя своего он, Ярослав, не предавал, то правда! Не любил его — да, но супротив ничего не замышлял! Напраслину возводит на него дочь Долгорукого.

Хмуря чело, Ярослав молчал. Смотрел отсутствующим взором, как убивалась Ольга, пропускал мимо ушей её визгливые причитания, кривил в презрении уста. Тесть не отдал ему в руки Берладника, не сделал того, что обещал. Может, и хорошо, что он умер. Давидович с Мстиславом Волынским уже сговаривались согнать его с киевского стола. Русь опять оказалась на пороге войны. Смерть Долгорукого предотвратила новое, очередное кровопролитие.

— Многие хоронят близких и родных. Это тяжело, — глухо проговорил князь, едва Ольга притихла. — Но ты держись, прошу тебя. Не теряй своего достоинства. Ведь ты княгиня. Скорби, но не устраивай здесь причитаний и воплей. Это тебе не к лицу. И вовсе не к месту. Каждый из нас несёт свой крест.

Ольга резко вскинула голову, глянула на него своими светлыми с раскосинкой глазами, в которых блеснуло едва сдерживаемое бешенство, прошипела, захлёбываясь от злобы:

— Ненавижу тебя! Молокосос! Перста батюшкиного не стоишь! Сидишь сиднем в своём Галиче и высунуться боисся! А другие тем часом Киев к рукам прибирают. Мелок ты!

Куда и слёзы подевались. Вскочила Ольга с постели, встала перед нелюбимым супругом, уперев руки в бока, сыпала на его голову оскорбления.

— Недоумок! Урод! Святоша жалкий!

— Уймись, — Ярослав выдержал её исполненный ярости мечущий молнии взгляд.

Выговорив всё разом, Ольга как-то вмиг, резко обмякла, повалилась обратно на кровать. Сидела молчаливая, смотрела на Ярослава, словно не понимая, зачем он здесь и что делает в её покое.

Князь сказал резко, не терпящим возражений голосом:

— Ещё услышу такое, постригу в монастырь. Будешь до скончания лет чёрный плат на голове носить.

Вышел прочь из постылого бабинца, напоённого ароматами благовоний, спустился на нижнее жило, остоялся в холодных сенях. Понемногу отошёл от неприятного разговора, мысли стали яснее, прозрачнее, пустота постепенно отступала.

С Ольгой следовало помириться. Погорячился он насчёт монастыря. Во-первых, у них дети. Ради детей стоит держаться друг за дружку. Во-вторых, у неё братья — сильные владетельные князья. Андрей — в Суздале, Глеб — в недалёком Переяславле. Не время враждовать с ними. Берладник — вот его главная забота. Не надо забывать также и о крамольных боярах — о Ляхе, об Иване Домажириче.

Кликнув старого Гарбуза, он велел собирать малый совет.

...Избигнев, ведающий теперь всеми посольскими делами, говорил веско, спокойным ровным голосом:

— Берладника сейчас Давидович не отдаст. Не для того освобождал он его. Вот если бы ты, княже, напугал его, тогда, может, и по-иному будет.

— Что посоветуешь? — супясь, спросил Ярослав.

— Союзы крепить. С уграми, с чехами, с ляхами.

— Ты прав. Но сего мало. Не с одними иноземцами надлежит сговариваться. Свои, русские князья в сем деле помочь должны, — задумчиво промолвил Ярослав. — Первым делом мыслю в Чернигов посла направить. Ко двум Святославам, Ольговичу и Всеволодовичу, стрыю и сыновцу. Поедешь ты, боярин Щепан. Муж ты опытный, в делах смыслен. Убедить надо обоих Святославов, что Берладник, вольно или невольно, нарушает на Руси мир и покой. Пусть на Давидовича давят. Ну а у меня иная ещё одна задумка имеется. Но о ней говорить рано. Придёт час...

Окончился короткий совет в палате. Смутно было на душе, словно сила тяжкая нависла над Ярославом, словно меч острый висел над его головой, готовый в любое мгновение внезапно обрушиться. С Изяславом Мстиславичем покойным он воевал, но по прежним, отцовым, доставшимся ему в наследство противостояниям и делам и готов был мириться, идти на уступки, с Долгоруким был в союзе, пусть и неравноправном. Но как быть с Давидовичем — человеком заносчивым, гордым, непредсказуемым, Ярослав не знал. Помнил горевшую Ушицу, саблю, оставившую на щеке шрам до скончания земных дней, проникался неприязнью к нынешнему владетелю Киева и думал, непрестанно думал о том, что против него надо сколачивать не союзы даже, а целую коалицию. И не только в Берладнике было дело. Жаждал Давидович быть на Руси первым, навязывать другим князьям свою волю, а на дворе был не прошлый век.

...Ночью, как ни в чём не бывало, явилась к нему Ольга. О покойном Долгоруком более не поминалось, снова страсть животная, похоть овладевала ими обоими, и снова после створённого охватывало Ярослава чувство гадливости. Забросив руки за голову, князь смотрел во тьму. Рядом, удовлетворив плоть, громко храпела Ольга.

Почему-то именно в эту ночь, тёмную, непроглядную, беззвёздную, мечталось ему о любви, сильной глубокой, яркой. Есть ли на свете такая женщина, с которой был бы он счастлив, которой мог бы доверять, с которой был бы близок не только ночью на ложе? Становилось одиноко, тоскливо, но вместе с тем неведомо отчего вспыхнула живой искоркой и росла в душе Ярослава надежда. Да, он непременно найдёт, встретит на земном пути своём высокую пламенную любовь, и тогда жизнь его расцветёт новыми красками, как весенний луг, покрытый одуванчиками и васильками. Тоска уходила, место её занимало ожидание чего-то светлого, неведомого доселе. Даже мысли о Давидовиче и Берладнике куда-то ушли, провалились на время, осталось только это ощущение лёгкости. Словно летел он в солнечные дали, скрываясь от низменных страстей мира сего.