Читать книгу - "Константинополь. Последняя осада. 1453 - Роджер Кроули"

Прочие отреагировали по-разному. Ночью 26 мая корабль под командованием некоего венецианца Николаса Джустиниани (он не имел отношения к Джованни Джустиниани, герою осады) проскользнул за цепь и уплыл, воспользовавшись ночным ветром. Несколько судов меньшего размера вышли из маленьких гаваней, расположенных вдоль приморских стен со стороны Мраморного моря, хитростью преодолели морскую блокаду и двинулись к портам Эгеиды, где жители говорили по-гречески. Некоторые из горожан побогаче искали убежища на итальянских судах в бухте Золотой Рог, считая, что на них будет легче всего спастись в случае окончательной катастрофы. Другие начали подыскивать безопасные убежища в черте Города. Мало кто питал иллюзии в отношении того, что может принести с собой поражение.

В рамках системы средневековых воззрений небесные знамения и не соответствовавшие сезону явления погоды, столь снизившие боевой дух горожан, являлись недвусмысленными знаками воли Божией. На самом деле наиболее вероятное объяснение вызвавших ужас феноменов связано с территориями, лежащими далеко от Константинополя — в Тихом океане, и соперничает даже с наиболее зловещими образами Страшного суда. Приблизительно в начале 1453 года буквально взорвался вулканический остров Кувейа, находившийся на тысячу двести миль восточнее Австралии. Восемь кубических миль раздробленного камня было выброшено в стратосферу с силой, в два миллиона раз превышающей силу взрыва бомбы в Хиросиме. То был Кракатау^[26] Средневековья — событие, из-за которого испортилась погода во всем мире. Вулканическая пыль, подхваченная господствующими в атмосфере воздушными потоками, разнеслась надо всей планетой и вызвала снижение температуры гибель урожаев на территории от Китая до Швеции. В южном течении реки Янцзы, где климат мягок, как во Флориде, в течение сорока дней продолжался снегопад. Исследование годичных колец в Англии показало: в данный период произошла остановка роста деревьев. Частички пыли из Кувейа, богатые серой, вполне могли стать причиной нетипичного похолодания и неустойчивой смеси дождя, града, тумана и снега, поразивших Город той весной. Будучи взвешены в атмосфере, они также могли вызвать зловещие закаты и странные оптические эффекты. Именно вулканические частицы, сами по себе или вкупе с эффектом огней святого Эльма — свечением в результате разрядов атмосферного электричества, — окружили 26 мая медный купол собора зловещими полосами света и были причиной странного видения, убедившего горожан, что Господь отступился от них. (Пугающее свечение после взрыва вулкана Кракатау в 1883 году сходным образом встревожило жителей Нью-Йорка. Однако в ту эпоху наука была значительно более развита: люди предположили, что разгорелся гигантский пожар, и вызвали пожарную команду.)

Лихорадочная атмосфера дурных предчувствий царила не только в Городе. В последнюю неделю мая в османском лагере также наступил жестокий кризис в умонастроениях солдат. Глухой ропот недовольных раздавался под турецкими знаменами. Стоял пятый месяц арабского лунного года: в течение семи недель турки штурмовали Город с земли и с моря. Им приходилось терпеть ужасную весеннюю погоду и нести огромные потери под стенами. Траншеи были забиты растоптанными трупами, которые убирали оттуда в неведомых количествах. День за днем над равниной поднимался дым погребальных костров. И все же, глядя из моря расположенных в правильном порядке палаток, турки видели — стена стоит по-прежнему. Там же, где они разрушили ее выстрелами гигантских пушек, появились длинные земляные валы с уложенными сверху бочками, словно насмешка над упрямым врагом. Двуглавый орел по-прежнему реял над бастионами, в то время как лев Святого Марка над императорским дворцом напоминал о помощи Запада и заставлял в тревоге думать о том, что, быть может, к Городу движутся подкрепления. Никакие полчища не могли так эффективно вести продолжительную осаду, как османы. Они понимали, в чем заключаются правила лагерной жизни, лучше, чем любая западная армия. Умение быстро сжигать трупы, оберегать источники воды, удалять экскременты, проводя соответствующую санитарную обработку, — все это занимало важное место в военном искусстве османов. Однако постепенно «арифметика осады» оборачивалась против них. Подсчитано, что в Средние века для армии численностью в двадцать пять тысяч человек, ведущей осаду (что было в три раза меньше армии, расположившейся у Константинополя), требовалось девять тысяч галлонов^[27] воды и тридцать тонн фуража в день, чтобы она могла прокормиться. За время осады, продолжавшейся шестьдесят дней, такая армия должна была избавиться от одного миллиона галлонов мочи людей и животных и четырех тысяч тонн чистого веса биологических отходов. Вскоре летняя жара должна была усугубить материальные затруднения мусульман и усилить угрозу поражения. Времени на раздумья не оставалось: требовалось безотлагательно принять решение.

Действительно, после семи недель военных действий обе стороны ощущали неимоверную усталость. Все признавали, что нельзя дольше медлить с развязкой. Нервы были натянуты до предела. В этой обстановке битва за Город превратилась в поединок Мехмеда и Константина, причем борьба велась за состояние боевого духа войск. В то время как Константин наблюдал упадок веры в успех в Городе, идентичная ситуация таинственным образом возникла и среди солдат османской армии. Точная последовательность событий и датировка их остаются неясными. Прибытие венецианской бригантины, которая 23 мая принесла сообщение о том, что флот не явится освобождать Константинополь, османы, вероятно, сочли за появление передового судна этого самого флота. На следующий день по палаткам быстро распространилось известие о том, что к Дарданеллам приближается мощный флот, а армия венгерских крестоносцев под командованием Яноша Хуньяди, «грозного белого рыцаря», уже пересекла Дунай и марширует на Эдирне. Наиболее правдоподобное объяснение таким слухам заключается в следующем: Константин предпринял последнюю попытку подорвать боевой дух турок и дал распространиться ложному сообщению. Последствия не замедлили сказаться. Всех находившихся на равнине охватили неуверенность и тревога. Они расходились, точно волны. Говоря словами хрониста, люди вспомнили, как «многие короли и султаны поднимались… и собирали и вооружали большие армии, но ни один не достиг подножия крепости. Несчастные, израненные и разочарованные, они отступили». Отчаяние овладело обитателями лагеря, и, если верить Леонарду Хиосскому, «раздались возгласы турок, порицавших султана». Во второй раз сомнение и ощущение опасности овладело высшим командованием османов, и давние разногласия относительно ведения осады обострились вновь.

Для Мехмеда настал кризисный момент. Если бы он не взял Город, то это могло бы оказаться фатальным для его репутации, а время и терпение его армии истекали. Ему необходимо было снискать доверие своих людей — и действовать решительно. Ночь затмения обеспечила благоприятный момент для поддержки слабеющего боевого духа войск. Религиозное рвение мулл и дервишей, прибывших к месту осады, дало хороший результат: благоприятная интерпретация лунного затмения распространилась по лагерю. Однако оставалась неуверенность в отношении того, надо ли продолжать осаду. С характерной для него смесью проницательности и коварства Мехмед решил предпринять еще одну попытку убедить Константина сдаться и покончить дело миром.