Читать книгу - "Тюрки. Двенадцать лекций по истории тюркских народов Средней Азии - Василий Бартольд"

Тюркский патриотизм не мешал Улугбеку усвоить еще в большей степени, чем Тимур, иранскую культуру. Улугбек не только беседовал, как Тимур, с учеными, но сам занимался наукой, особенно астрономией, и представлял редкий в истории ислама пример ученого на престоле; современники сравнивают Улугбека в этом отношении только с Александром, учеником Аристотеля, очевидно не находя подходящего примера в мусульманской истории.

Отношение Улугбека к науке наглядно показывает, какой прогресс представлял Самарканд Улугбека по сравнению с Самаркандом Тимура. Среди приближенных Тимура были как ученые, так и представители тюркского военного сословия, но между теми и другими не было ничего общего; не было примера, чтобы тюркский приближенный Тимура сделался ученым. Улугбек не только сам сделался ученым-астрономом, но создал себе ученика и преемника среди своих приближенных тюрок — Аль-Кушчи^[234]. Прозвание Кушчи показывает, что он занимал должность, соответствующую сокольничьему русских царей; на этой почве, вероятно, произошло первоначально его сближение с Улугбеком, который был большим любителем охоты, так что Бабур называет его «кушчи падишах». По примеру своего государя Аль-Кушчи увлекся астрономией и принимал участие в трудах по сооружению самаркандской обсерватории Улугбека и составлению астрономических таблиц.

Тимур, несмотря на свою близость к тюркским военным кругам, стоял к своим иранским подданным настолько близко, что даже придумал для своего царствования персидский девиз — расти русти — «в справедливости сила». Улугбек, по-видимому, был еще более тюрком, чем его дед, но, конечно, владел и персидским языком и, вероятно, на этом языке говорил с представителями местной богословской науки, среди которых были и наследственные шейх аль-исламы Самарканда, потомки жившего в XII веке автора «Хи-даи» Бурхан ад-дина Маргинани^[235]. Замечательно, что этих шейх аль-исламов, наравне с самим Улугбеком (при жизни Тимура такие обвинения против государя громко не могли высказываться), обвиняли в нарушении предписаний ислама и в увлечении запрещенными религией удовольствиями. Действительно, такой факт, как устройство шейх аль-исламом пира с приглашением певиц, с точки зрения ислама представлялся совершенно необычным и недопустимым; в то же время этот факт наглядно показывает, как мало жизнь Самарканда при Тимуре и Улугбеке стеснялась предписаниями религии.

Разумеется, возможностями, открывавшимися этой свободой и культурным прогрессом, преимущественно пользовались представители правящего богатого класса, но и народные массы не были устранены от участия в этой жизни. Из рассказа Клавихо о пирах Тимура видно, что во время этих пиров заботились также об угощении народа. По свидетельству историка Ибн Арабшаха, дворцы Тимура с их обширными садами в то время, когда сам Тимур там не жил, были доступны всем жителям Самарканда, богатым и бедным. Замечателен также обычай по случаю больших праздников в царской семье объявлять жителей столицы тарханами, то есть освобождать их от податей и повинностей.

Для кочевых завоевателей масса населения была податным сословием, обязанным платить деньги и работать в пользу кочевников, как в мусульманском государстве податным сословием были иноверцы. Эти условия не могли измениться и после принятия кочевниками ислама, несмотря на противоречие с мусульманскими традициями; во время народного движения в Самарканде в 1365 году против тюркских владетелей их обвиняли в том, что они берут подушную подать (джизью) с мусульман. Тем не менее освобождение от этой незаконной с точки зрения ислама подати происходило не на почве подчинения мусульманскому праву, но на почве применения к оседлым жителям нормы кочевого права — тарханства. Пожалование отдельному лицу тарханства было исключением данного лица из податного сословия и возведением его в дворянство; такие тарханные грамоты сохранились в числе документов, издававшихся от имени хана в государствах, на которые распались монгольские государства; в Поволжье возведение в тарханство продолжалось и при русской власти, до времени Александра II. Массовое тарханство жителей целого города, конечно, первоначально не имелось в виду кочевым правом, но тем не менее этот способ освобождения жителей столицы от податей и повинностей применялся и даже впоследствии — при узбеках. В конце XVIII века Шахмурад^[236], или эмир Масум, ревностный приверженец шариата, в начале своего царствования объявил тарханами жителей Бухары.

Государству Тимуридов, как и другим государственным образованиям в Средней Азии, не было предоставлено достаточно времени, чтобы на прочных основаниях создать культурную жизнь на национальной почве; смуты переходного периода вызвали кризис, которым воспользовались иноземные завоеватели. Торжество ходжи Ахрара и дервишизма не было связано с национальной борьбой иранцев против тюрок. Сам ходжа Ахрар был из горных таджиков, и среди его ближайших приверженцев, насколько известно, не было тюрок; но дервишизм всегда имел успех и среди тюркских кочевников, и Абу Сайд своим союзом с ходжой Ахраром не порывал с национальными традициями. На это указывает и легенда, что Абу Сайд видел во сне Ахмада Ясеви и ходжу Ахрара, причем первый указывал ему на второго. Как правитель Абу Сайд продолжал традиции Тимуридов; на монетах изображался герб Тимура — три кружка.

Тимуриды погибли в борьбе с другими тюрками, вышедшими из степи, — узбеками. Узбеки гораздо менее чагатаев были затронуты иранской городской культурой и потому в большей степени сохраняли кочевые нравы. Узбекским ханам не приходилось, как Тимуру и Улугбеку, искусственно возбуждать среди своих кочевников тюркский военный патриотизм; легенды о военных подвигах богатырей слагались в степи совершенно независимо от ханов, часто против них. Легенды о военных событиях XIV–XV веков в узбекском освещении включались даже в сочинения тимуридских историков и отличались гораздо большей жизненностью, чем придуманные для Тимура легенды о его предках.

Национальным тюркским патриотом был и для узбеков, как для тюрок государства Тимуридов, Ахмад Ясеви. Город, где был похоронен Ахмад Ясеви и где на некоторое время утвердили свою столицу узбеки, получил название Туркестан, чем особенно красноречиво доказывается значение культа Ахмада Ясеви для тюрок и значение тюркской национальной идеи для узбеков. В здании, построенном Тимуром над могилой Ахмада Ясеви, находятся могилы многих узбекских ханов и ханш. Сюда же, в город Туркестан, удалились узбеки, когда они на короткое время, после поражения и смерти Шейбани в войне с персами (1510 год), лишились Самарканда, Бухары и прочих своих завоеваний.