Читать книгу - ""Шпионы Ватикана..." О трагическом пути священников-миссионеров. Воспоминания Пьетро Леони, обзор материалов следственных дел - Пьетро Леони"

Итак, я был втянут в заговор, не зная о том, какой он принял оборот: более того, следствие считало меня вторым лицом^[82] после Вуека-Коханского; моя задача, согласно обвинению, заключалась в укреплении духа заговорщиков. Вначале обвинение затрагивало четыре пункта 58-й статьи Уголовного кодекса: 58-2 — попытка вооруженного восстания; 58–10б — антисоветская пропаганда; 58–11 — принадлежность к контрреволюционной организации; 58–12 — недонесение о заговоре; когда я доказал, что не знал о нем, последний пункт отпал.

Следователь больше всего настаивал на десятом пункте: якобы я занимался антисоветской пропагандой среди других заключенных и стал рецидивистом, повторив в лагере преступления, совершенные на свободе. Моя антисоветская пропаганда заключалась в критике коммунизма, в моральной поддержке жертв советского режима и особенно в религиозной пропаганде и апостольской деятельности в лагере. В целом у меня не было причин отвергать подобные обвинения: они делали честь моей священнической миссии. Однако, когда от меня потребовалось отчитаться о своем миссионерстве и отношениях с заключенными, я дал отпор. Следователь велел мне сказать как на духу, кого и сколько товарищей по несчастью я крестил и исповедовал. Я ответил, что говорю как на духу только с Богом и Церковью; тогда следователь назвал заключенного, крещенного мною, и спросил, знаком ли я с ним.

— Знаком, — сказал я.

— Понятно, знакомы. Зимой вы в раздаточной его крестили.

— Я крестил! Я совершил обряд крещения, но сейчас вижу, что крещение недействительно. Ведь он, как видно, мошенник, вы его подослали обмануть меня. Во всяком случае, что плохого в том, что я крестил одного человека? Вы же твердите, что советский закон гарантирует свободу совести!

— Подобная деятельность в лагере запрещена, это антисоветская пропаганда. Что вы сказали на том крещении?

— Ничего особенного. Присутствовало всего трое-четверо; проповеди я не говорил.

— А что говорили?

— Что нужно благодарить Бога за полученное очищение.

— Еще?

— Исполнять заповеди Божьи.

— Еще?

— Католику исполнять также предписания Церкви.

— Еще?

— Вроде больше ничего, — сказал я, подумав.

— Как ничего?! Ну-ка, вспомните.

— Нечего вспомнить.

— Вы призывали к борьбе с сатаной! — отчеканил следователь.

— Ах, да, — сказал я, улыбаясь, — призывал. Таков обряд, поскольку крещающий спрашивает крещаемого, отрекается ли он от сатаны. Крещаемый сказал да. Но почему вас это так обидело? — добавил я ехидно.

— Потому что вы сказали про советскую власть!

— Это вы сказали, — возразил я. — Впрочем, как вам угодно: если советская власть и сатанинская для вас одно и то же, я умолкаю. Но знайте: подобное увещевание священник произнес бы на крещении и двести лет назад, и сегодня, когда крестит язычника в Африке, где советской власти нет.

— Кого еще вы крестили в лагере? — спросил следователь.

— Увы, — ответил я твердо, — кроме вашего агента, никого.

Следователь перешел к другой моей лагерной «антисоветской пропаганде». Речь шла о религиозной беседе, проведенной мною в кипятилке в праздник Пятидесятницы. Очевидно, донес тот же мой «новообращенный». Поскольку я вполне признавал себя «виновным» в подобных преступлениях, следователь мог легко пришить мне десятый пункт 58-й статьи Уголовного кодекса. Труднее оказалось доказать, что я — член террористической организации, согласно пунктам два и одиннадцать.

И следователь схитрил. Однажды он пригласил в свой кабинет коллегу, и тот завел со мной дискуссию о марксизме-ленинизме. В разгар спора мой следователь подсунул мне подписать протокол безобидного допроса, состоявшегося до прихода коллеги; я подписал, не вчитываясь. Впервые я доверился советскому следователю и был обманут; обнаружил я это позднее, на суде, когда председатель суда зачитал признание, мной подписанное: оказывается, я дал согласие участвовать в тайной террористической организации против советской власти.

Потом зашла речь и о двух письмах, которые я вручил литовскому доктору для своей одесской прихожанки и для отца Брауна. Поскольку первое было без адреса, следователь спросил, кто адресат и где живет эта самая Ф., чья фамилия в письме. «Это одно и то же лицо, — ответил я. — И живет в вашей стране». А на письме отцу Брауну указан точный адрес: католическая церковь Св. Людовика в Москве.

— Вот вы какие святые! — упрекнул меня следователь.

— А что плохого, — удивился я, — в том, что один католический священник, принудительно удерживаемый в заключении, пытается сообщить церковным властям новости о себе и о других арестованных священниках?