Читать книгу - "Борис Годунов. Трагедия о добром царе - Вячеслав Козляков"

Упомянутый боярский список 1588/89 года интересен тем, что в нем, по сравнению с другими такими же документами, учитывавшими состав Государева двора, отдельно перечислены «князи служилые». А. Л. Станиславский, обнаруживший и опубликовавший почти все известные боярские списки конца XVI — начала XVII века, писал об особенностях списка 1588/89 года: «Возможно, перед нами свидетельство того, что после разгрома в 1584 году верхушки „особного“ двора Ивана IV возродились некоторые черты доопричного двора»^[418]. Действительно, в этом можно увидеть возвращение к порядку и учету служилых людей, известному по «Дворовой тетради» 50-х годов XVI века, отставленной опричными временами. В первые годы правления царя Федора Ивановича вопрос о преодолении опричных «новшеств» оставался актуальным. И решить такую задачу должен был один из столпов этого самого опричного порядка. Р. Г. Скрынников писал о целой реформе двора в 80-х годах XVI века, показав ее значение в переходе к «новой чиновной структуре»: «По сравнению с опричным временем высший слой „двора“ стал более аристократическим, а низший — менее худородным»^[419]. А. П. Павлов тоже склонен считать, что происходил возврат «к идеям организации двора, выработанным в середине XVI века правительством Избранной Рады». В этот момент был реабилитирован даже Алексей Адашев. Его имя, после запрета времен царствования Ивана Грозного, снова стало упоминаться, и в каком контексте! В 1585 году в наказе посланнику в Империю с Адашевым сравнивали самого Бориса Годунова. «Существо» этих идей А. П. Павлов определил как «консолидацию господствующего класса на условиях ее верной службы монарху»^[420].

Всего, по подсчетам А. Л. Станиславского, двор времени царя Федора Ивановича насчитывал 1162 человека, в Думу в этот момент входило 19 бояр и пять-шесть окольничих. Еще несколько человек занимали дворцовые должности, пользовавшиеся «особым» вниманием Годунова. Оружничий Богдан Бельский упомянут в боярском списке 1588/89 года с пометой «в деревне» (ему оставался один шаг до возвращения во дворец после событий 1584 года). Казначеи Иван Васильевич Траханиотов и Деменша Иванович Черемисинов входили в годуновский круг после устранения казначея Головина. Удержавшегося во власти после смерти Ивана Грозного печатника Романа Васильевича Алферьева (из рода Нащокиных) именно в 1589 году настигла опала. Возможно, это был плохой знак для Нагих, так как дочь этого известного опричного деятеля была замужем за Михаилом Нагим. Романа Алферьева отправили служить вторым воеводой в Царицын «на Переволоку», его имя убрали из почетного начала боярского списка, переписав вместе с московскими дворянами. Опалу с него сняли, но в том же году он умер^[421]. Еще во дворе служили 28 стольников, 12 стряпчих, 209 жильцов и 166 московских дворян (с учетом «князей служилых»). Рядовую часть двора составляли около 680 выборных дворян из 47 уездов. Состав этих уездов почти полностью совпадал с Дворовой тетрадью. Отсутствовали Белоозеро, Серпухов и Тверь. Последнее обстоятельство можно объяснить тем, что в Твери продолжал существовать особый двор бывшего московского «царя» Симеона Бекбулатовича, судьбу которого Борис Годунов никогда не упускал из виду. Напротив, новые выборные дворяне появлялись в тех уездах, которые раньше не имели собственной служилой корпорации, а входили в уделы царских братьев — родного — князя Юрия Васильевича (Брянск) и двоюродного — князя Владимира Андреевича (Верея и Алексин) или принадлежали другим служилым князьям (Перемышль)^[422].

Приказная бюрократия была представлена в боярском списке всего 36 дьяками, что совсем немного для громадного Русского государства. Общее же число дьяков, включая тех, кто служил в городах, едва превышало 70 человек^[423]. Среди дьяков давно и прочно устоялась «специализация» по главным ведомствам. Это и не удивительно, учитывая, что их численность росла незначительно, все они были на виду. Главы важнейших приказов вообще не сменялись по нескольку десятилетий. Показательно, что при этом редко кто из них во времена Бориса Годунова оставлял пост по своей воле. Правитель, а затем царь Борис Федорович не считался с прежними заслугами, чем, вероятно, наживал себе еще больше влиятельных врагов.

Посольскими делами с 1570 года, то есть со времен Ивана Грозного, ведал дьяк Андрей Щелкалов, которого иноземцы иногда называли «канцлером» Московского государства^[424]. Его роль в чем-то сопоставима с ролью во внешней политике Бориса Годунова. Годунов и Щелкалов нередко вместе принимали послов, продумывали ответы царя Федора Ивановича. Оба они были активными сторонниками союза с Империей. Даже враги у них могли быть одни и те же. Дядя царицы Марии Нагой, Семен Нагой, по одному из известий, в конце царствования Ивана Грозного был послан царем «разорить» дом дьяка Андрея Щелкалова и выбил у него на «правеже» огромную сумму в пять тысяч рублей. Причиной тому, по слухам, была романтическая история расправы Андрея Щелкалова со своей «молодой красивой женой», с которой он развелся скорее всего из-за ревности, «изрезав и изранив ее обнаженную спину своим мечом». Подозревали, что впоследствии Семен Нагой окончил свои дни насильственной смертью, и это как раз тот редкий случай, когда в случившемся не обвиняют Бориса Годунова^[425]. Р. Г. Скрынников писал даже о «правительстве Годунова — Щелкалова», однако это все же преувеличение. В начале царствования Федора Ивановича, когда существовало несколько боярских партий, Андрей Щелкалов склонен был примкнуть к Никите Романовичу Юрьеву, а совсем не к Годунову. По отзыву английского посла Д. Боуса, Никиту Романовича и Андрея Щелкалова называли в Москве «царями»^[426]. Только вынужденный отход отдел Никиты Романовича, выбравшего в покровители своим сыновьям Бориса Годунова, создал другой дуумвират^[427]. Однажды, в феврале 1587 года, в переписке придворных английской королевы Елизаветы I с московским двором имя Бориса Годунова было поставлено рядом с именем дьяка Андрея Щелкалова. В обращении «Аглинские королевны от ее советников» говорилось: «Правым и честнейшим нашим прелюбительным, приятельным приятелем государю Борису Федоровичу Годунову да Ондрею Щелкалову, боярину думному болшому и диаку ближнему великого государя царя и великого князя Федора Ивановича всеа Русии»^[428]. Писать обращение к боярину вместе с думным дьяком было грубым нарушением местнической чести. Правитель, несмотря на известное англофильство и покровительство английским купцам, обратил внимание Джерома Горсея на обстоятельство, умалявшее его «княжескую» честь, и добился того, что Горсею, как посреднику в разнообразных контактах с королевским двором, пришлось каяться в допущенной ошибке^[429].