Читать книгу - "Емельян Пугачев. Книга 1 - Вячеслав Шишков"

— А я разрублю тебя пополам, как полено! — с хрипом выплевывал царь.

Но обе шпаги были совершенно тупые, ими можно лишь действовать как палкой. Елизавета Воронцова, накинув халат, визжала: «Пьер, Пьер, оставь!.. Ваша светлость!» — и, схватив Петра, как за хвост, за фалды мундира, тянула его прочь; царь, пыхтя, отлягивался. Меж драчунами упал на колени рыжебородый плешивый верзила Митрич и завыл заполошным, как старая баба, голосом:

— Не допущу, вот те Христос, не допущу! Да лучше я сам себя зарежу…

Вот те Христос, зарежу!.. Ваше величество!.. Ваша светлость! Миленькие…

Поцелуйтесь…

Бабий вой хмельного великана был столь дик, а бородатое, искаженное ужасом лицо его столь потешно, что оба задиры, любившие Митрича, вдруг захохотали и бросили тупые шпаги на пол. Неприятный шар-мюнцель закончился. Принц от сильного волнения хрипел, как мопс. Вспыльчивый царек сразу остыл.

— Романовна, дядя! — вышагивая вспотычку по комнате и гримасничая, воскликнул он. (Сияющий Митрич почтительно подал ему шпагу.) — Как только минуют торжества, еду в Кронштадт инспектировать флот. Я его тоже веду в Данию… Слышишь дядя? А посему… Митрич! Беги к Барятинскому, подтверди приказ о высылке этого фигляра Строганова, а что касаемо второго приказа — отменить. От-ме-нить!..

— Слушаюсь, — заторопился Митрич, выпячиваясь задом из покоев.

За ним горделиво, но тоже вспотычку, молча направился к выходу и мрачнейший принц.

3

Вечером возле многих домов зажгли смрадные плошки, а в каждом окне — по две свечи. На улицах шум, на Царицыном лугу — карусели, канатоходцы, петрушка.

В десять часов, сытно поужинав, мясник Хряпов с огородником Фроловым гуляли по городу, прислушиваясь, приглядываясь, чем дышат люди. Приятелей удивляло, что всюду, куда они совали носы, уже известно было про великий скандал на торжественном царском обеде: приказ об аресте и «дура» были у всех на языке, все осуждали царя, жалели Екатерину. Трезвые делились мыслями втихомолку, обиняками, а пьяные болтали по кабакам и переулкам в открытую, нередко нарываясь на полицейских. В иное время за такие слова всю жизнь маяться, а вот теперь гладко сходило с рук: полицейский слегка даст пьяному в загривок и отечески пальцем погрозит: мол, сии неподобные речи болтай, да оглядывайся. Кабаки и трактиры набиты серым народом, матросами, гвардейцами, «пехтурой», дворниками, захудалыми чиновниками.

Земляки перебрались через Неву яликом на Васильевский остров, подошли к знакомому трактиру «Зеленая дубрава». Дверь трактира заперта, впустили их не вдруг.

— Уж простите бога для, у нас се-вечер гости по выбору, — сказал малый в красной рубахе и побежал «доложиться» хозяину.

— Будь здоров, дружок Барышников! — весело приветствовал хозяина мясник Хряпов. — А мы к тебе. Вот приятеля привел. Пивцо-то аглицкое есть?

— А куда оно делось, — ответил из-за стойки быстроглазый хозяин, — он высок, жилист, сухощек, рыжая бородка хохолком. — Для добрых гостей завсегда есть… Проходите вон в тот уголок.

— А селедочка-то есть? Поди, из Пруссии-то изрядно ее вывез… — и мясник, захихикав, плутовато подмигнул хозяину, а огородника ткнул локтем в бок.

— Ты лясы-то не точи, Нил Иваныч, — тенористо прогнусил Барышников. — А то матерком пущу.

Мясник Хряпов захихикал пуще, отмахнулся рукой и, брюхо вперед, повел огородника в уголок к столу.

— Хи-хи-хи… Не любит про селедки-то, в драку лезет. Ох хитрец, ох хитрец, — мясник снял тонкого сукна чуйку, расстегнул ворот рубахи и провел медным гребнем по напомаженным волосам и бородище.

Курносый, угреватый половой в белом фартуке притащил пива и посоленных ржаных сухариков. Трактир богатый, обширный, высокие стены оклеены цветистыми шпалерами, столики покрыты опрятными скатертями, много мух, босоногие мальчишки в красных рубахах отгоняют их от посетителей метелками из конского волоса.

За соседним столиком полный, пучеглазый помещик, покуривая трубку, ведет деловую беседу с сенатским чиновником и подьячим о продаже трех крепостных музыкантов и чернобровой девки: «Не девка, а богиня, любую барыню за пояс заткнет». Дальше за пятью сдвинутыми столами шумно пьет «зелено вино» большая компания гвардейцев.

— А ну, ребята, за здоровье его величества Фридриха… Ура! — вызывающе кричит пьяный сержант, подмигивая солдатам.

— Подь к черту! — с хохотом обрывают его гуляки. — За ее величество Екатерину Алексеевну… Ура!

— Чшш… — откуда-то слышится предостерегающее шипенье. И вслед за этим:

— Господа гвардейцы! У нас покедова Петр на троне… Петр Федорыч…

— Ха-ха-ха!.. — без стеснения гогочут гвардейцы. — Ловко сказано: «покедова». Гвардейцы! Выпьем чару за «покедова» Петра Федорыча… Ур-ра! А там, что бог даст…

Гвардейцы пьют, подмигивают друг другу и гостям. Барышников из-за стойки ухмыляется. Помещик пучит пьяные глаза, попыхивает трубкой и тоже ухмыляется в усы.

— Знамение времени, знамение времени, — с притворным сокрушением вздыхает ненавидящий царя подьячий. И шепчет, озираясь:

— Слухи зело мрачные по столице ходят… Прислушайтесь, как гвардия шумит… Не в авантаже император наш. А про арест да про «дуру» слыхали?.. Грехи!

— Грехи, братия, грехи, — подхватывает сухопарый старик-монах с кружкой. — Пожертвуйте на разоренную обитель, рабы божии.

— Кто разорил-то? — выкрикивает издали сержант.

Гвардейцы хохочут.

— Игемон разорил, султан турецкий, — кланяется монах, подставляя кружку; лицо его строго, в умных глазах злые огоньки. — Землю от нас отобрали, мужиков отобрали… И довелось нам, Христа ради, по миру скитаться. Жертвуйте, рабы божии.

Огородник ткнул мясника в бок: «Слыхал?» А гвардейцы закричали:

— Не голштинский ли султан-то это был?

— Сами знаете кто, детушки. Чего меня, мниха старого, во грех вводите. Царь православный сие учинил. Вот кто, — зашептал старик, прикрывая ладошкой рот. — Бают, попов всех обрить приказал, бают, иконы приказал из церквей повынести… Ох, грехи, грехи тяжкие. Молитесь, братия, богу, стойте за веру православную… С нами бог…

— А чего ж государыня-то смотрит, Екатерина-то Алексеевна? — громко говорит, подымаясь, купеческой складки бородатый дядя, на румяных щеках улыбчивые ямочки. — Пошто матушка-царица окорот супругу своему не делает?

Пошто на лютеранство веру нашу православную рушить дозволяет?

— Да здравствует государыня Екатерина! — орут гвардейские солдаты.

— Да здравствует Екатерина! — подхватывает весь трактир.

Барышников резко стучит ножом в медный поднос: «Тихо, тихо, тихо!» — выскакивает из-за стойки, испуганно взывает:

— Господа посетители!..

Нельзя шуметь… Хоша с полицией мы в мире и полиции здесь духу нет (все весело с благодарностью смеются), одначе упреждаю, дорогие гости, чтобы душевредных опасных слов у меня ни-ни… Отец Паисий, ступай с богом, иди, иди, откуль пришел, — и вразвалку продвигается меж столами к мяснику.