Читать книгу - "Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна Д'Арк» - Виктор Карпенко"

– Артюшка! – позвал он.

На зов в горенку влетел легкий на ногу Артемий Саков. В трех шагах от кресла он замер, раболепно взирая на царя.

– Позови мне дьяка Алмаза Иванова. Пусть челобитную, что в соборе мне вор хотел вручить, с собой принесет.

Артемий поклонился и, пятясь, выскочил за дверь.

«Э-эх! Каб бояре быстры да покладисты також, как Артюшка, были, давно бы уж ляхов побили, да и туркам место указали, а так…»

– Э-эх! – вздохнул царь. – Тяжела ты, шапка Мономахова! Крепок хребет становой должен у государя быть, чтобы легко ее было на голове носить да государством править справно. Кому оставлю царство? Федору? Не дал Бог ни силу ему, ни ума. Растянут бояре по куску царство, перегрызутся меж собой. Уже ноня грызутся, что псы цепные, друг друга норовят с места спихнуть.

Алексей Михайлович поворочался в кресле, устраиваясь поудобнее, и закрыл глаза.

«Жениться мне надобно. Наследника государству русскому дать, чтобы под стать мне был, а может, и того могутнее. Зарятся на землю нашу иноземные короли да цари всякие, зорить ее примеряются, а тут еще вор Стенька Разин Волгу бунтует. Да-а… Тяжело! Год вот исполнится, как Ильинична преставилась, Царствие ей Небесное, – перекрестился царь на образа, – так и оженюсь. Невест на Москве много».

Скрипнула дверь, Алексей Михайлович встрепенулся.

– А-а! Это ты, Алмаз, – увидев в дверях думного дьяка, воскликнул царь. – Подойди ближе, жду.

Алмаз Иванов приблизился.

– Челобитную принес?

Дьяк молча подал свиток.

– Читал?

Алмаз кивнул головой.

– Подай свечу, сумеречно здесь, не разберу, что в челобитной.

Дьяк принес настольный светец с тремя свечами.

– «Ко светлейшему, великому государю царю, и великому князю Алексею Михайловичу – всея Великая и Малыя, и Белыя России самодержцу», – начал читать царь. – Оно как! Писано гладко, буквы ровно глянутся, – похвалил он письмо. – «Бьют тебе челом холопы твои и лучшие, и середние, и худые люди Арзамасского, Темниковского, Кадомского уездов и Терюшевской волости. Смилуйся, и Богом, и всеми святыми молим о прощении дерзости нашей, что вопрошаем к тебе, ибо стонем от податей великих и от великих непомерных правежей, чинимых боярами, и князьями, и воеводами, дьяками и другими начальными людьми…» Воры, шарпальщики, – вспылил царь, бросив челобитную на пол, – закон не чтут, жаловаться вздумали на своих кормильцев. На виселицу всех! Дома пожечь, а мужиков – на виселицу! – кричал он, топая ногами. – Заготовь письмо Юрию Лексееву Долгорукому: пущай ни старого, ни малого не щадит. Под корень бунтарское племя!

Обессилевши, царь упал в кресло.

– Ты мне боле не надобен. Пришли ко мне сотника Коврова и ступай.

Алмаз, поклонившись поясно, вышел из горницы.

Придерживая полы кафтана, Алексей Михайлович осторожно начал спускаться в подземелье. Впереди него, освещая ступени факелом, медленно двигался Ярмил Ковров – широкоплечий, большеголовый Тайного приказа сотник. Конец его сабли, всякий раз ударяясь о каменную ступеньку, позвякивал. Стрельцы, сопровождавшие царя в пытошную, остались у входа в подземелье.

– Все ли готово к пытке? – строго спросил Алексей Михайлович.

– Готово, государь! Давно тебя дожидаемся. Притомились, поди, заплечных дел мастера стоямши без дела, – засмеялся сотник.

– Весел ты ноня, Ярмилка, кабы плакать не пришлось, – осадил царь осмелевшего не ко времени сотника. – Ниже факел нагни! – приказал он.

Со скрипом отворилась дверь, и царь вошел в подземелье. Все здесь было так же, как и в прошлый раз, когда он приходил по делу Савелия Камского – воеводы Алатыря: дикого камня высокий сводчатый полуподвал освещался двумя смоляными факелами, воткнутыми над столом в настенные светцы; на столе, покрытом красным сукном, стояло две свечи, воиница, рядом с ней лежало с десяток зачиненных перьев, стопа бумаги; слева цепями к кольцу вделанному в стену был прикован вор; далее на лавке, стоявшей у стены, были разложены орудия пытки: железные штыри, щипцы, обруча с железными шипами, кандалы, колоды; в правом углу светился углями каганец, перед ним на коленях с кузнечными мехами возился подручный; палач и другой подручный ладили к блоку под потолком ремни. На скрип отворяемой двери никто не повернулся. Алексей Михайлович знал, что и палач, и его подручные были глухонемыми. Так стало с приходом в Тайный приказ дьяка Башмакова. Он то ли нашел таких палачей, то ли сделал их такими, царь не допытывался. Дело они свое знали знатно и исправно его ладили. Дементий Башмаков был тут же.

– Как вор? – спросил у дьяка царь.

– Смирен, молчит все, – с поклоном ответил Дементий.

– Молчит, говоришь. Ну, так давай его к столу, поговорим.

Усевшись поудобнее в кресло, царь еще раз оглядел подземелье и принялся обгрызать ногти. Придерживая цепи, в кои был закован вор, подручные подвели его к царю. Палач, широко расставив ноги и заложив руки за кожаный пояс, стоял позади обреченного на пытки молодца.

– Как звать тебя, холоп? – спросил царь.

Расправив плечи и подняв голову, Поляк, выделяя каждое слово, медленно произнес:

– Не холоп я – вольный человек.

– Так, значит, ты вор!

– Я вольный человек! – повторил, твердо чеканя слова, Поляк.

– Дерзок, дерзок, – покачал головой Алексей Михайлович. – Видно, не ведаешь ты, что за место сие и кто перед тобой, холоп. Ну да не долго тебе дерзить, – нахмурил он брови. – Здесь, в этом подвале, и не такие дерзкие смиряли свою гордыню, – и, обернувшись к стоявшему справа от него Дементию Башмакову, приказал: – Изветчика сюда!

Дьяк отошел к стрелецкому сотнику, стоявшему у двери в подземелье, и что-то шепнул ему на ухо. Тот, согласно кивнув головой, исчез за дверью. Дьяк вернулся к столу.

– Так ты не хочешь мне назваться? – раздражаясь все больше и больше упорству молодца, спросил царь.

Пожав плечами, Поляк ответил:

– Что в имени моем? Могу Петром иль Федором назваться. Мне все едино.

– Неужто смерти не страшишься, коль дерзок так со мной? – тяжело задышал Алексей Михайлович. Видя перед собой ладно скроенную фигуру молодца, натыкаясь на его прямой колючий взгляд, царь все больше распалялся, ноздри его нервно подрагивали.

– Палач, глянется мне, не касался тела твоего. Гладок. Ну, да дело поправимо, – и, сделав знак Дементию Башмакову, царь отвернулся.

Дьяк махнул рукой, и палач с подручными приступили к делу: разомкнули на руках и ногах цепи, завязали запястья рук за спиной сыромятными ремнями, длинные концы которых перекинули через блок, торчащий под сводом. Дородный, степенного вида палач, откинувшись всем телом, потянул ремни вниз и ловко захлестнул свободные концы за вделанное в полу железное кольцо. Поляк повис со вздернутыми назад руками. Другой, поменьше ростом, помощник палача, захватил петлей щиколотки ног. Подтащив тяжелое бревно, он комлем упер его в сделанный в полу уступ, а другой конец продел между ног подвешенного Поляка. Мышцы рук и спины вздулись от неимоверного напряжения, задрожали. Палач попробовал, хорошо ли легло бревно, а затем неожиданно сел на него. Раздался хруст, суставы в плечах вывернулись, тело обмякло. Поляк глухо сквозь зубы застонал.