Читать книгу - "Секрет политшинели - Даниил Альшиц"

Было у меня поначалу, как и положено нашему бойцу, пять чувств. Чувство любви к Родине. Чувство воинского долга. Чувство товарищества и взаимной выручки. Чувство дисциплины и сознательности. Ну и, само собой понятно, чувство уверенности в победе. Однако по мере хода войны выросло во мне, и это вполне естественно, шестое чувство, а именно – чувство мести. Объяснять тут вроде бы без надобности. Достаточно сказать, что родом я из-под Ленинграда и всю блокаду на Ленинградском фронте прослужил. Так что навидался всего сверх нормы. Да к этому надо еще прибавить собственные мои переживания и страдания. И в смысле пайка, который в ту первую зиму был. И в смысле ранения своего, как первого, так и второго. Да если еще при этом вспомнить, какие пришлось видеть зверские художества со стороны агрессоров на нашей земле, тогда, наверное, полностью будет очевидно, с каким сердцем двигался я в сторону Германии. Прямо скажу – ожесточен был до крайности. Ну и, конечно, была мечта, как и у всех наших бойцов, – добраться живым до Берлина, до самого ихнего логова, чтобы там, на месте, за все с них спросить.

До Берлина я дошел. Не иначе сама судьба меня туда привела. Проще говоря, повезло мне: был я тогда уже в третий раз ранен. Поэтому, немного не доходя до Восточной Пруссии, оказался в госпитале. Сперва-то я, конечно, приуныл. Пропал, думаю. Свою часть не догонишь. Войска вон как быстро двигаются. Без меня теперь и война кончится…

Но, как выяснилось потом, такие мысли могли у меня появиться исключительно по моему незнанию планов Верховного главнокомандования. Оказалось, буквально на другой день после моего ранения весь наш Ленинградский фронт был от Германии повернут в сторону Курляндии. Там он провоевал до самого конца войны. И даже еще день после этого. В результате я как бы один от всего нашего фронта остался на направлении главного удара. Ну как тут не поверишь в судьбу?

После выписки попал я на другой фронт, на 1-й Белорусский. В новой части прижился неплохо. И бойцы ко мне отнеслись с уважением, и офицеры. Замполит батальона, куда меня определили, лейтенант товарищ Самотесов прямо перед строем роты про меня сказал: «Вот, товарищи бойцы, к нам влился новый воин старший сержант Тимохин. Он воюет с фашистами с начала войны, трижды ранен, является защитником города Ленина. К тому же, говорит, товарищ Тимохин и возрастом своим сорокалетним солиднее многих из вас. Я, говорит, не сомневаюсь, что он и здесь себя покажет». После таких сказанных про меня слов я, само собой, воевал неплохо, старался всегда быть впереди.

Долго ли, коротко ли, но вот наконец и он – Берлин. Вот наконец и я в нем – Тимохин Иван Алексеевич, житель деревни Ситенка под Ленинградом. Врываюсь я вместе с танками и со своими товарищами по роте в пригород… и временно застреваю, ибо тут начинается страшный и упорный штурм вражеской столицы.

Все наши части слились тут в одну силу. Тут и мы, пехота, с угла на угол перебегаем да по этажам домов мечемся. Тут и танки из своих пушек бьют по огневым точкам в домах. Тут же прямо на мостовой пушки тяжелые стоят, куда-то вдаль лупят, по центру города… Такой грохот, что голоса человеческого услышать совсем невозможно. Дым и пыль кирпичная глаза застилают. Порой и вообще ничего перед собой увидеть нельзя. Бой идет день и ночь. И так суток двенадцать!

Спрашивается, как это может быть, чтобы столько времени бесперебойно длился бой? Отвечаю: очень просто. Воевали посменно. Одна рота днем, а другая в ночную смену выходила. У тех, кто отдыхает, тоже время до отказа заполнено – сон и политзанятия. Не знаю, везде ли так было, но наш замполит лейтенант Самотесов стал в эти дни очень политзанятиями увлекаться. Одно такое занятие провел он в помещении квартиры, где произошло ЧП. По мнению замполита, конечно.

А было так. Дом тот брали с бою. Из каких-то окон вдоль по улице гитлеровцы очередями стегали. Стали мы их искать – по квартирам бегать. Один наш боец, Кунин Михаил, в квартиру эту и влетел с автоматом. В комнату забежал, а там семья немецкая к стенке жмется: немка-мать двух немчат к себе прижала и немец пожилой – дед вроде бы ихний – тоже рядом стоит, белую салфетку в руках держит. Тут Мишка Кунин с ходу из автомата как даст крест-накрест очередь по большому зеркалу. Звон, осколки, плач… На ту беду замполит Самотесов в эту же квартиру заскакивает…