Читать книгу - "Песенка для Нерона - Том Холт"

Но вслух, разумеется, я ничего такого не сказал, а только лежал с беспомощным и жалким видом и повторял время от времени: о, точно — все такое. Аминта таращился на меня поверх своего носа и спрашивал, не припоминаю ли я чего-нибудь, и я отвечал — нет, ничего, и он говорил, — пустяки, еще рано, — и что мне действительно надо хорошенько отдохнуть, а потом нежно ухватил Луция Домиция под локоток и утащил из комнаты.

И мы остались вдвоем — я и клювастая, но обожаемая Миррина. Она присела на край постели, некоторое время меня рассматривала, будто я был самым печальным зрелищем за всю ее жизнь, а потом спросила:

— Как ты чувствуешь себя теперь? Лучше?

Я подумал, о да, еще как.

— Немного, — сказал я. — Голова все еще болит.

— Конечно, — сказала она, вставая. — Действительно, мне стоит оставить тебя в покое, чтобы ты немного поспал.

— Нет, — быстро сказал я. — Я хотел сказал, э, все в порядке, болит не очень сильно.

— Если я промокну твой лоб влажной тканью, тебе станет лучше, как ты думаешь?

Можешь на это поставить, подумал я, но придержал мысль при себе.

— Да, это было бы очень мило с твоей стороны, — сказал я, пытаясь говорить с бесшабашной храбростью. — Если только у тебя нет других дел. Я не хочу быть помехой.

Она улыбнулась. Прекрасная улыбка.

— О, все в порядке, — сказала она. — Я часто помогаю братьям с пациентами.

Она взяла чашу и клок ветоши и начала возюкать ею у меня по лицу. Все равно что с макрелью целоваться, если по ощущениям, но важны намерения, как сказал Платон Аристотелю.

— Наверное, интересная это работа — врачевание, — сказал я.

— О, конечно, — ответила она, бросив на меня сентиментальный взгляд. — Чудесно видеть, как несчастным больным становится лучше. Многим из них, во всяком случае. Мои братья очень хорошие врачи, ты не мог оказаться в лучших руках.

— Я в этом уверен, — ответил я, и капля воды стекла мне со лба в глаз. — Я и сам это вижу. У него очень хорошие манеры, у твоего брата.

— О, у нас дома он знаменит. Люди приходят за многие мили.

— Ну, — продолжал я, — а как тебе понравился Рим? Думаю, он сильно отличается от вашей родины.

— О да. Все такое большое, яркое и чудесное, как в сказке. Конечно, мы видели и много печального — все эти бедняки на улицах. Мне их так жалко, сидящих повсюду с маленькими чашами и выпрашивающих милостыню.

— Это трагедия, — согласился я. — Но такова жизнь.

— О да. Жизнь порой может быть очень печальна.

О, прекрасно, подумал я, у нас возникает взаимопонимание. Видите ли, какое дело: когда закон преследует тебя, как дикое животное, когда нет денег и возможности провести в одном месте больше пяти минут, времени болтать с девушками практически нет, а девушки, с которыми удается поболтать — это, главным образом, прислужницы в трактирах или те, которых можно встретить у бань.

Не то, чтобы я драл нос — они совершенно замечательные, но совсем не те, с которыми можно чинно-спокойно обсудить важные проблемы, как мы сейчас с Мирриной. Кроме того, удовольствие удовольствием, но есть кое-что еще. Мне всегда хотелось поцеловать девушку, не испытывая подозрений, что она засовывает язык мне в рот только для того, чтобы выудить мою мелочь.

— И все же, — продолжал я, — в Риме множество замечательных вещей, на которые стоит посмотреть. Ты уже побывала в Цирке?

Она нахмурилась.

— Да, — сказала она, — но мне не очень понравилось. Все эти бедные гладиаторы и люди, которых поедают львы. На самом деле, мне кажется, это довольно неприятно.

— Совершенно верно, — сказал я. — Я и сам их не выношу. Вот хороший театр — другое дело.

— Вам нравится театр? — она всплеснула маленькими руками, оросив меня водой. — О, я очень люблю театр. У нас в Мемфисе бывают спектакли, но очень редко, когда приезжает странствующая труппа. Я люблю комедии. Тебе кто больше нравится, Менандр или Дифил?

Никогда не слышал ни про того, ни про другого, но сообщать об этом не собирался.

— Зависит от настроения, — ответил я (и вы должны признать, это чертовски ловкий ответ — особенно для человека с травмой головы). — Иногда я предпочел бы Менандра, а иногда без Дифила просто не жизнь, если ты меня понимаешь. А тебе?

— О, я такая же, — сказала она. — Просто в точности. Латинских писателей тоже люблю — я могу читать на латыни, меня мать научила. Я просто обожаю Плавта, хотя не кажется ли тебе, что Теренций глубже проник в природу человека?

— Чертовски точно, — сказал я. — Мало чего он не знает о человеческой природе, — тут мне пришло в голову, что я вроде как память потерял. — Знаешь, у меня ощущение, что я изрядно хаживал в театр, потому что все это звучит знакомо. Может, память возвращается?

Ее глаза сияли.

— О, прекрасно, — сказала она. — Разве это не замечательно? Думаешь, это потому, что мы заговорили о драме? Было бы замечательно, если б это тебе помогло, правда?

— Чудесно, — сказал я. — Давай продолжим. А какие другие пьесы тебе нравятся?

— Помимо комедий, ты имеешь в виду? — она нахмурилась. — Честно говоря, я не очень люблю трагедии, они такие печальные и мрачные. А тебе нравятся трагедии?

— Да не очень, — ответил я. — Я всегда думал, что в мире достаточно несчастий и без того, чтобы их придумывать.

— О, как это верно, — сказала она. — Думаю, потому я и люблю комедии — они такие веселые и радостные, и всегда заканчиваются хорошо. Не как в настоящей жизни, — добавила она со вздохом. — А поэзия? Ты любишь поэзию? Я люблю.

— Очень, — ответил я, и если уж на то пошло, говорил чистую правду. Во всяком случае, некоторую. Дядька наш, помню, читал стихи про Леду и лебедя, мы прямо в лежку лежали. Похабный он был мужик, мой дядя. — Какие поэты тебе нравятся?

— О, Феокрит, и Анакреонт, и Алкей, Сапфо, конечно, и Феогнид, хотя некоторые его поэмы для меня слишком сложные, я не очень умная, я знаю…

— Я бы не сказал, — заметил я. — Я думаю, всякий, кому нравятся Менандр и Феокрит, должны быть очень умными, разве нет?

Она зарделась до самого кончика носа.

— О, я не знаю, — сказала она. — Я уверена, что не понимаю всех переплетений. Ты должен послушать, как говорят о поэзии мои братья. Они подмечают все тонкости, которые просто пролетают мимо меня. Мне самой больше нравятся красивые, радостные моменты.

— То же самое, — сказал я. — В конце концов, она дана нам на радость, поэзия. Это же не экзамен. Если ты разберешься во всех трудных кусках, лаврового венка или медали все равно не дадут.

Она рассмеялась.

— Ох, ты такие смешные вещи говоришь, — сказала он. — Почти как комедию смотреть. Ты, наверное, очень умный, если додумался до такого.