Читать книгу - "Мирабо - Рене де Кастр"

По иронии судьбы, последние слова Фридриха II, обращенные к Мирабо, были посвящены расовой проблеме в Германии.

С восхищением глядя на умирающего, Мирабо говорил себе, что после него величайшим человеком в Германии станет не его наследник-посредственность, а герцог Брауншвейгский, друг философов и Великий магистр масонского ордена.

Не стоит удивляться, что Мирабо тотчас направил свои стопы из Потсдама в Брауншвейг, но остался неудовлетворенным: хотя его там хорошо приняли при дворе, он не имел чести быть представленным герцогу, который тогда был в отъезде. Однако он познакомился с другом историка фон Дома, потомком французских протестантов, изгнанных из страны после отмены Нантского эдикта, — майором де Мовийоном. Тот преподавал тактику в Военной академии Брауншвейга и обладал глубокими познаниями во всех науках. Завязалась дружба, «союз душ», как говорил Мирабо. Нигде прежде он не был так свободен в выражении своих мыслей. Между ним и Мовийоном завязалась переписка.

Мирабо приехал в Париж в мае 1786 года, в тот самый момент, когда парламент судил кардинала де Рогана вместе с мошенниками, замешанными в «деле об ожерелье королевы». Этот процесс наделал столько шума и так распалил страсти, что Калонн счел ненужным устроить параллельный скандал — он принял Мирабо с подчеркнутой любезностью.

«Калонн считает, что надежнее будет взять меня на службу», — с облегчением, но не без горечи отмечал Мирабо. Он нашел человека, который хотел его купить, весь вопрос был в цене. После упорных торгов пришли к соглашению: Калонн добился от Верженна тайного поручения в Берлин для графа де Мирабо. Вознаграждение ему причиталось невысокое, но Калонн взял на себя расходы на дорогу и проживание, а если учесть, что сумма расходов составила 42 тысячи ливров, понятно, что Мирабо не остался внакладе.

Правда, он также передал Калонну одну рукопись — план организации провинциальных собраний, которые должны были утверждать налоги; проект также предусматривал выборность муниципалитетов. Сии смелые мысли показались Калонну свежими, однако они не были таковыми — этот меморандум составлен десятью годами ранее Дюпоном де Немуром для Тюрго. Вознамерившись осуществить на практике изложенную в нем программу, Тюрго лишился своего поста.

Затем автор опасной рукописи оставил ее почитать Мирабо, когда тот сидел в Венсенском замке; узник снял с нее копию и приписал себе авторство, чтобы диктовать условия Калонну. Министр позволил себя убедить; записка, погубившая Тюрго, погубит и Калонна, послужив косвенной причиной Революции.

Эта невероятная история разворачивалась на фоне комедийных сцен. Мирабо не умел держать язык за зубами — он показал рукопись Клавьеру; женевца провести не удалось, но он приписал авторство самому Тюрго. Клавьер обмолвился об этом Бриссо, задумавшему опубликовать записку; Мирабо встревожился; чтобы утешить Бриссо, он бросил ему кость в виде рукописи о лотереях. Она вышла в свет; истинный автор живо запротестовал — им был Талейран. Началась переписка между ним и Мирабо, наделавшая много шуму.

К тому моменту Мирабо уже вернулся в Берлин. Ему пришлось покинуть Париж довольно поспешно: он возобновил связь со своей бывшей любовницей, госпожой де Монтаньи. Та легкость, с какой эта женщина снова ему отдалась, вызвала у Мирабо сомнения в верности госпожи де Нера в его отсутствие; вероятно, из ревности он ускорил отъезд в Германию.

V

По дороге в Берлин Мирабо опять остановился в Брауншвейге; герцог к тому времени уже вернулся в свою столицу и благосклонно принял французского путешественника. Мирабо горел желанием лицезреть правителя, от которого, возможно, зависела судьба всего Запада. «Его лицо говорит о глубине, тонкости и желании нравиться, умеренном твердостью, даже суровостью. Он учтив до чрезвычайности; говорит точно, даже элегантно, однако нужное слово от него часто ускользает. Он умеет слушать и задать вопрос, идущий изнутри ответа».

После ужина беседа Мирабо с герцогом Брауншвейгским продолжилась у окна и длилась еще два часа. В письме к Талейрану Мирабо пересказал этот разговор с коварной целью: думая о проблемах, вызванных политикой Германии в Голландии, Брауншвейг опасался отставки Верженна и его замены Бретейлем — проавстрийским политиком. Изложив свои опасения по поводу французской политики, герцог поинтересовался личными делами своего гостя и расспросил о его поручении. Мирабо ответил:

— Есть надежда, что в хорошем подданном душа возвысит дух. Я, возможно, попробую вырвать портрет Цезаря из рук пачкунов, которые поспешат его подправить.

Эта высокопарная перифраза резюмировала единственное поручение Мирабо: информировать французское правительство о том, какую реакцию вызовет смерть Фридриха II. Интересно прислушаться к беседе двух политиков накануне мирового траура, в праздничной зале Брауншвейгского замка, который последнюю четверть XVIII века находился на одном из важнейших перекрестков Европы.

Герцог Брауншвейгский мечтал о великом союзе Франции, Пруссии и Англии; эта мирная коалиция представляла бы собой довольно значительную силу, чтобы сохранить за каждым из участников его владения.

— Величественность этой идеи делает ее привлекательной; она обессмертит и правителя, который ее осуществит, и министра, который сможет ее поддержать. Она полностью изменит лик Европы к нашей выгоде, — убежденно заверил его Мирабо.

Эти мечты не были забыты получателем письма; через пять лет тот же самый Талейран пошлет к герцогу Брауншвейгскому тайного гонца, чтобы предложить ему французскую корону и титул императора Запада.

Впрочем, Мирабо высказал идеи, сильно отличавшиеся от своих собственных и, если бы он прожил подольше, то, возможно, не одобрил бы этого плана — он сомневался в возможности франко-прусского союза в рамках трехстороннего пакта. Он подумывал, скорее, о союзе Франции и Англии, к которому Пруссия была бы вынуждена примкнуть из осторожности.

Прибыв в Берлин, он в письме Лозену изложил гипотезу, которая, должно быть, показалась необычной герою войны за независимость Америки: «Я беседовал об этом с английским дипломатическим представительством и обнаружил, что милорд Далримпл бесконечно более близок моим идеям, чем я мог надеяться. Он сообщил мне, что сразу после провозглашения Германской Конфедерации сказал маркизу де Сармартену и господину Питту, что для Англии благоприятна лишь одна система — коалиция с Францией, основанная на безграничной свободе торговли».

Это важное письмо, в котором содержатся и первые мечты Революции, и их непредсказуемые последствия в политике XX века, было лишь эпизодом в рамках обширной деятельности, предпринятой Мирабо в Берлине. Как хороший журналист, он был начеку, чтобы опередить любое почтовое известие о смерти Фридриха II, в том числе исходящее от французского посла. Торжествуя, он написал 17 августа 1786 года письмо, сохранившееся в истории:

«Трагическое событие. Фридрих-Вильгельм на престоле, а один из величайших гениев, когда-либо на нем восседавших, сломлен вместе с одной из красивейших оболочек, в какие гения когда-либо облекала природа… Все уныло — ничто не печально; все заняты — никто не скорбит. Нет ни одного лица, не сияющего от облегчения и не выражающего надежды. Никаких сожалений, ни одного вздоха, ни одной похвалы… Вот к чему приводят столько выигранных битв, столько славы; полувековое царствование, полное стольких свершений! Все желали его конца, все ему рады. От него устали до ненависти…»