Читать книгу - "Тэмуджин. Книга 3 - Алексей Гатапов"

Тэмуджин, поднятый еще затемно и прибывший сюда вместе с ханской свитой, впервые увидел такое большое скопление всадников. До этого ему лишь несколько раз доводилось видеть отцовский тумэн в полном сборе, когда тот собирался перед их куренем на тайлган обрезания лошадиных грив. Видел он еще неполное войско борджигинов – в прошлом году, при выезде на облавную охоту, когда был в плену у Таргудая; потом он видел отряд онгутов, настигший кочевье тайчиутов на северном берегу Онона…

Однако ни одно из тех войск и отдаленно не могло сравниться с тумэнами кереитского хана. У Тэмуджина захватило дух, когда он вместе с ханом выехал на вершину высокой сопки. Широкая, в семь или восемь перестрелов, низина была черна от выстроившихся колонн кереитских сотен и тысяч, и это была только часть ханского войска! Тэмуджин со смутным ликующим волнением в груди, не отрываясь, оглядывал колыхающиеся – словно нетронутая трава под степным ветром – волны всадников. С тайной гордостью в душе он подумал: «И все это огромное войско собралось в поход по моему желанию, это я призвал на помощь хана и ради меня он собрал такие силы… – и снова тревожно сжалось в груди. – Великое дело я начал, и на мне будет вина, если что-то пойдет не так!».

Утро было безоблачное, и солнце вот-вот должно было выглянуть из-за дальней сопки, лучи ее ярко осветили кроваво-синюю высь. Снег в эти дни почти весь сошел, и всюду серела сухая прошлогодняя трава. То и дело к ней жадно тянулись еще не вошедшие в тело, не утолившие весенний голод лошади.

Тэмуджин был одет в новые доспехи со шлемом и, как велел ему хан, держался рядом с ним, по его правую руку. При нем же был неотлучный Боорчи. По левую руку хана гордо восседали в тяжелых посеребренных седлах Джаха-Гамбу, Илга-Селенгийн и Нилха-Сангум, тоже выступавшие в поход. Вокруг них толпились другие важные видом нойоны.

Позади хана, в нескольких шагах, два рослых нукера держали знамена. Одно было обыкновенное ханское знамя – большое бронзовое копье с тремя конскими хвостами, другое – из ярко-желтой ткани, на котором было вышито что-то черное. Тэмуджин улучил время, когда порыв ветра на короткое время расправил ткань на знамени и разглядел на нем рисунок человека с высоко поднятой рукой, в которой он держал все тот же кереитский онгон – сложенные поперек палочки.

Неподалеку, под склоном бугра, ровным рядом выстроилась сотня охраны и с ними два десятка ханских гонцов, разодетых в красные и синие тулупы. Перед ними длинным рядом были расставлены огромные бычьи барабаны, у каждого из них стояли по двое здоровых воинов с увесистыми, как палицы, чисто оструганными березовыми дубинками в руках.

Когда показался край солнца и красные лучи брызнули по степи, Тогорил сошел с коня и все последовали ему. Тэмуджин сошел на землю и, передав коня Боорчи, оправил на себе доспехи и оружие. Чувствуя приятную тяжесть, повисшую на плечах, и представляя, как он выглядит со стороны в высоком шлеме с пышной кистью, он с усмешкой подумал: «Это не то, что кангу на шее таскать…».

Тогорил взял поднесенную ему большую серебряную чашу, зачерпнул из березового туеса молоко и брызнул на восток. Затем медленным шагом сделал круг, побрызгав по восьми сторонам, громко выговаривая молитвы разным богам.

Затем ему подвели большого черного барана. Хан, сбросив короткую легкую шубу и оставшись в красной шелковой рубахе, засучил рукава. Выйдя перед толпой, он вынул нож, быстро зарезал барана и передал двоим нукерам. Те быстро разделали тушу. Тогорилу поднесли чашу горячей крови, и он принес жертву своему знамени, обливая все три его хвоста. Другому знамени, из желтого шелка, Тогорил не принес никакой жертвы, но, повернувшись к нему, осенил себя знаком своего онгона и поклонился ему.

Тэмуджин был удивлен столь малой жертве богам перед таким крупным походом. Монголы перед такими делами приносили и лошадьми и даже людьми – сейчас они принесли бы тремя или даже девятью мужчинами и черными жеребцами.

«…или он поход этот считает мелким набегом, не достойным больших приношений, или кроется здесь что-то другое… – гадал, глядя на него, Тэмуджин, – может быть, недавно у них уже были большие молебны и приношения…».

Тут вдруг вышел из толпы незаметный прежде человек в длинной одежде из черной ткани, в круглой шапке, покрытой такою же тканью. На шапке спереди желтыми нитями был вышит все тот же кереитский онгон.

Некоторое время назад Тэмуджин, оглядывая ханскую свиту, мельком видел этого человека в странной одежде позади всех, рядом со слугами, и не обратил на него внимания, посчитав его каким-нибудь лекарем или гадальщиком, идущим в поход вместе с ханом. Но теперь, когда он выходил из толпы, стоявшие в передних рядах нойоны расступились, давая ему дорогу, и почтительно склонили перед ним головы, снимая боевые шлемы. Изумленный Тэмуджин, видя, как все вокруг снимают шапки (и даже сам Тогорил-хан!), тоже снял свой новый железный шлем и, не отрываясь, следил за странным человеком.

Тот, выйдя вперед и встав рядом с шелковым знаменем, взял висевший у него на груди большой, в полторы ладони шириной кереитский онгон, вылитый из золота, поднял его высоко и громко заговорил на каком-то непонятном языке. Говорил он нараспев, ровно и складно, и Тэмуджин понял, что он молится. Все вокруг, видимо, уже привычные к такому молебну, слушали, почтительно склонив головы. Тэмуджин видел, как тот, выговаривая свои непонятные слова, тот и дело возводил свой взгляд к небу, и гадал: «К какому тэнгэри из пятидясяти пяти западных или сорока четырех восточных он обращается? Или, может быть, к какому-нибудь хагану? Тогорил-хан как будто говорил о каком-то одном Боге…».

Вскоре из толпы вышли двое юношей лет по тринадцати, один держал большую медную чашу, наполненную водой, другой на почтительно вытянутых руках – белую волосяную кисть. Черный человек, не прекращая молитвы, взял кисть и, макая в чашу с водой, стал окроплять шелковое знамя, брызгая сначала сверху вниз, а потом слева направо. Трижды окропив, он отдал кисть юноше и, проговорив еще несколько слов, стал осенять онгоном знамя, а затем – хана Тогорила. За ним все стали осенять себя знаком кереитского онгона, и на этом молебен закончился. Толпа зашевелилась, и все стали надевать свои шапки. Черный человек незаметно ушел в толпу, и больше его Тэмуджин не увидел.

Тэмуджин опомнился от забвения, навеянного на него невиданным раньше молебном, рассеянно подумал: «Ладно, потом расспрошу об этом самого Тогорила».

Толпа торопливо посадилась на коней; застоявшиеся лошади под всадниками нетерпеливо переминались, вырывая поводья. Зависшая было тишина разом нарушилась, звякнули удила, зачастил глуховатый топот копыт на сухой, щебнистой земле, раздался сдержанный гомон голосов.

Хан начал совет перед походом. Он, сидя в седле, повернулся к толпе нойонов, и те полукругом окружили его. Первым хан отдал приказ Джаха-Гамбу.

– Ты будешь левой рукой и поведешь свой тумэн под южными склонами Хэнтэя. Когда достигнем Керулена, перейдешь на левый берег и двинешься вниз по реке.

Тот склонил голову, прижав правую руку к груди. Тогорил посмотрел на Илга-Селенгийна и ему приказал: