Читать книгу - "Роковые годы - Борис Никитин"

Совсем необычайно попасть после буйного митинга в течение пяти месяцев в тишину монастырских стен Главного управления Генерального штаба. Только старший писарь, тупой большевик, смотрит на меня исподлобья, делая вид, что серьезно мной недоволен. Но едва проходит несколько дней, как получаю телеграмму с фронта от начальника Дикой дивизии князя Д. П. Багратиона: «Уходит Гатовский. Не хочешь ли занять должность».

Гатовский — начальник Штаба. Вернуться в дивизию, к своим, с кем так много пережито, с ними встретить неизбежную катастрофу — это ли не идеал каждого…

Отвечаю: «С восторгом». Половцов говорит: «Оставь, еще успеешь. У меня для тебя другие планы».

Не получая дальнейших извещений, начинаю беспокоиться.

В начале августа ко мне является бывший сослуживец, способный, лучший, незаменимый секретный сотрудник Петроградской контрразведки Я-н, тот самый, который ходил на Суменсон, а вообще получал самые трудные задания и их распутывал[120]. Он просит его перевести в Главное управление Генерального штаба. Я категорически отказываюсь, так как не могу себе представить, как может без него обойтись контрразведка.

После ухода следователя В. ее начальником был назначен Миронов, доверенный Керенского, чем осуществилось заветное желание Керенского, о котором мне много раз говорил, смеясь, Балабин[121].

Я-н сильно нервничает. Выслушав мой отказ, он говорит, что в таком случае просто оставит этого рода деятельность, которой в новой обстановке заниматься не может[122].

— Так я вам скажу, и вы сами увидите, в какую историю я сейчас влечу. Вчера Миронов приказал мне познакомиться с Милюковым и Родзянко и взять их во «внутреннюю обработку».

Да, действительно, в этой истории, куда он собирается «лететь», бесконечно далеко от преследования шпионов и борьбы с большевиками. Можно не соглашаться с политическими убеждениями этих двух людей, но тратить на них и без того небольшие силы, лучшие силы, направленные против большевиков, значит — не отдавать себе отчета в том, что происходит кругом. Захватив организацию, созданную кое-как, с большим трудом, принялись ее разрушать и переделывать в орган борьбы с контрреволюцией, который за полгода не сумели построить, несмотря на все старания Совета.

Пусть так, но кто же займется немцами и большевиками? На Московском Государственном совещании 13 августа, как ни высчитывалось заранее и большинство, и меньшинство, Россия все же многое узнала из того, что происходит на петроградском плацдарме. Узнала многое, хотя далеко не все; а замкнутый круг лиц, взявших на себя ответственность перед страной, ясно увидел, правда, еще издалека, волну возмущения, которая не преминет его смыть, когда докатится. Но у страха глаза велики. Угроза показалась многим гораздо ближе, чем была на самом деле. По опыту июльских дней они вернулись к методу арестов вправо, наудачу.

22 августа утром открываю газету и не могу опамятоваться: Главнокомандующий арестовал Великого Князя Михаила Александровича[123].

Спешу в Штаб округа, к Главнокомандующему.

— Вашим именем арестован Великий Князь. Да ведь он рыцарь, выше всех подозрений! Как допустили вы подобную несправедливость?!

— Вот так, — прерывает меня Васильковский, — как вы, именно вы, могли подумать, что я замешан в эту историю?! Ведь вы же хорошо знаете, что такие аресты происходят без моего ведома. Я сам узнал об этом сейчас, из газет, и возмущен не меньше вашего. Здесь решительно все идет мимо меня.

— Но как же вы можете мириться, что вашим именем проделываются такие вещи? Уйдите!

— Именно сегодня я и решил уйти.

В Штабе округа старые сослуживцы обступили меня — перебивая друг друга, они спешат поделиться своими маленькими, иногда характерными впечатлениями.

Начальник строевого отделения не может успокоиться, прежде чем не расскажет о новом, неприятном для него происшествии с Нахамкесом.

— Как, опять Нахамкес! Все он же. Но ведь это так старо! Никуда от него не денешься!

— Да вы послушайте. Мы выдаем пропуска на выезд в Финляндию. Очередь, как всегда, занимает всю лестницу и кончается на тротуаре. Является Нахамкес, не желает ждать, требует выдать пропуск ему первому. Публика возмущается, волнуется. Я его — в очередь, а Нахамкес — обратно. Я опять, а он — назад, и так несколько раз, пока я не сказал, что он такой же, как и все другие. Нахамкес грозит начальником Штаба, уходит и действительно приводит Багратуни, который приказывает выдать разрешение на выезд немедленно. Ну, думаю, хорошо, я ж тебе устрою пропуск! Выписываем ему фамилию Нахамкеса. Он вскипел, кричит: «Не Нахамкес, а Стеклов!» Я кричу: «Не Стеклов, а Нахамкес! Никакого Стеклова не знаю, а следую точным указаниям документов!» Он опять к Багратуни, снова его приводит, после чего получает свой билет под псевдонимом.

По-видимому, Багратуни еще разбирается… В наше время Нахамкес попал в Штаб всего один раз и не гулял так свободно по комнатам…

Ординарец начальника Штаба — штабс-ротмистр Гончаров, наш старый офицер — сильно взволнован. Он говорит, что всю ночь дежурил при Багратуни и сам хотел, как раз сегодня утром, прийти посоветоваться со мной, что ему делать. Всю ночь при нем обсуждался план новых репрессий. Решено, что Савинков и Миронов едут сегодня в Ставку арестовать Лигу офицеров[124]. Вот это очень серьезный шаг, который может вызвать оглушительные на всем фронте последствия. В порядке растерянности, обвиняя офицеров в контрреволюции, они могут одним махом порвать последние связи офицера с солдатом…