Читать книгу - "Когда мы были чужие - Памела Шоневальдт"

В ателье мадам с интересом осмотрела Фридино платье.

— Странный покрой, — заметила она. — А здесь не широковато?

— Оно удобное, — тихо ответила я.

— Для девушек с маленькой грудью очень даже ничего. Надо будет попробовать. Из другого, конечно, материала, но если сделать побольше защипов на талии и с боков подсобрать, получится изящная линия.

Я открыла рот, но в горле так пересохло, что мне не удалось выдавить ни звука. К счастью, нахлынули клиентки и утро пошло обычным порядком. Работай, говорила я себе. Слушай только стрекот Симониной машинки и бубнеж жены сенатора. Помни только о стежках. Но когда я уколола палец и промакнула кровь ситцевой тряпочкой, на меня навалился новый ужас: а что, если промывание не помогло и месячные не придут в положенный срок? Булавки выпали у меня изо рта.

— В чем дело? — спросила мадам. Мы драпировали муслин на манекене, чтобы опробовать новый фасон.

— Нет, ничего. Просто я вижу на улице все больше жакетов свободного кроя.

— Да, это верно. Все больше. — Мадам достала из кармана блокнот и что-то деловито туда записала. — Вы надевали платье? — слава Богу, она не смотрела на меня.

Спрятавшись за манекен, я сказала, что да, надевала.

— И на него обратили внимание? — страничка перевернулась, карандаш быстро рисует в блокноте новый фасон жакета.

— Да, мадам. Обратили.

— Хорошо. Хорошо, когда на женщину обращают внимание.

Машинка трещала не переставая, но я чувствовала, что круглые глаза Симоны с интересом глядят на меня. Больше мы о зеленом платье не говорили.

После полудня зашла миссис Максвелл, примерить новое платье. Как обычно она безостановочно сосала мятные леденцы, жалуясь, что желудок ее вздут от диспепсии и поэтому она не может туго затягивать корсет.

— Вы бы не могли что-нибудь придумать в этой связи? — попросила она мадам.

А вот что придумать мне, если месячные не придут вовремя? Я склонилась над работой, стараясь стать почти невидимой, как в прежние времена.

— Мы сделаем вырез поглубже, верно, Ирма? — спросила мадам.

Я кивнула.

— Мужчины не глядят на талию, если сверху можно увидеть что поинтереснее.

Миссис Максвелл расхохоталась в голос. Я заставила себя улыбнуться. Симона вежливо хихикнула за машинкой, и мадам мелком наметила вырез на платье толстухи.

— И здесь пустим французские кружева, — решила она. — Дорого, зато эффектно.

Миссис Максвелл поблагодарила нас всех и удалилась, благоухая мятой.

Наконец рабочий день кончился, но, трясясь в переполненном трамвае, я не могла отогнать мысли о Филомене. Когда мы были маленькие, она бегала быстрее всех, легконогая птичка, она носилась с нами по окрестным лугам и горным тропкам, обгоняя даже Карло. Я вспоминала ее темные блестящие волосы и такой крупный нос, что мальчишки дразнили ее Ястребиный Клюв. Когда мой дядя отвез ее в монастырь под Неаполем, семья получила благословение и избавилась от лишнего голодного рта. Филомена никогда не отличалась набожностью, и наверно, она ненавидела суровый, строго упорядоченный быт монастыря, замкнутое пространство стен, где не было вольного солнца, где нельзя было побегать и порезвиться. Возможно, она пыталась найти работу в городе, но тамошним торговцам не нужна была неотесанная девчонка с гор, они хотели кого помиловидней и поприличней. И в конце концов ее приняла улица. Я подъехала к пансиону, и церковные колокола тягуче перекликивались: Филомена, Филомена, Филомена. Что они кликали: ее смерть?

Как-то раз в Кливленде, возвращаясь с рынка, мы с Лулой увидели в подворотне распростертую на камнях проститутку. Лула вынула из кошелька монетку и рядом положила картофелину. Я охнула, когда потрепанная шаль на худых плечах встрепенулась, и гнилые зубы жадно вгрызлись в сырую картошку. Лицо ее было в синяках и ссадинах.

— Четыре года такой жизни — и конец, — шепнула Лула, увлекая меня прочь. — Не помрет от пьянства и сифилиса, так кто-нибудь изобьет ее до смерти, или умрет от постоянных чисток и выкидышей. А нет — так сама повесится на собственных простынях. Если, конечно, они у нее есть.

Я быстро посчитала в уме: прошло шесть лет, как Филомена покинула Опи. В церкви я поставила свечку, чтобы душе Филомены было легче терпеть муки чистилища.

Добравшись до пансиона и поужинав, я с трудом преодолела крутые ступеньки наверх, в свою комнату. Закончив вечерние хлопоты, Молли постучалась ко мне. Она принесла тарелочку овсяного печенья и небольшой стаканчик. Села ко мне на кровать, на длинном веснучатом лице отражалась искренняя тревога.

— Ирма, я не буду спрашивать тебя, что случилось прошлой ночью, но клянусь могилой моей матери, уж лучше б это случилось со мной. Мне не следовало отпускать тебя одну.

— Молли, ты же ничего плохого не думала.

— Выпей глоточек виски.

Я выпила, чтобы ее порадовать, и отщипнула кусочек печенья. Молли уселась поудобней и принялась рассказывать о своей стране, о братьях, ходивших в море, и кузинах, которые нанимались служанками в богатые английские дома. Когда она ушла, чтобы погасить всюду свет и закрыть печные заслонки, я свернулась калачиком и стала молиться: Боже, пусть травы сестер Якоба мне помогут.

Не думай о вчерашнем. Мечтай о том, о чем мечтала раньше. О собственном ателье. Там я повешу на стене фотогравюру Опи — раскрашенную в зеленый, синий и светлокоричневый. Я окружу себя одними женщинами и никогда не буду думать о том… что произошло. Но в окно проник запах горелого дерева. Я встала и положила под подушку немного лаванды, и все равно запах не исчез.

Раньше месячные всегда приходили вовремя, но в этот раз их не было. Каждое утро я подкладывала в панталоны льняную тряпку, но вечером она оставалась чистой. В церкви я поставила еще одну свечку за Филомену, а потом свечку — чтобы у меня пошла кровь. Я слышала, что Молли однажды объясняла подружке: от переживаний у женщин случаются задержки, но как избавиться от переживаний? Торопливо пробираясь по людным улицам, старась держаться подальше от компаний мужчин, таверн и полицейских, невольно высматривая в толпе густые песочные волосы и широкие усы, я постоянно думала только о месячных. И когда луна превратилась в бледную плоскую тарелку, нависавшую по ночам над городом, я уже знала, что жду ребенка.

И что теперь? Лихорадочные мысли вертелись в голове. Когда я не смогу скрывать растущий живот, что скажут заказчицы мадам, ведь им извесно, что я не замужем. Она не сможет меня оставить, если они будут недовольны. Да и миссис Гавестон, не выгонит ли меня, учитывая, что она все время повторяет: «Я должна думать о своей репутации»? Но даже если мне удастся скрыть живот, вдруг я умру при родах, как это нередко бывает? Что станет с незаконнорожденным сиротой? В мастерской у Мистрис девушки иногда рассказывали, что раздетых младенцев бросают на улице, чтобы замерзли насмерть, дескать, лучше так, чем всю жизнь мучаться.