Читать книгу - "Лавкрафт - Глеб Елисеев"

Соня Грин осталась единственной любовью Говарда Лавкрафта на всю его жизнь.

Возможно, на столь глубокую привязанность повлияло то, что яркая, эмоциональная, чувственная Соня была чуть ли не прямой противоположностью Сары Сюзен Лавкрафт. Закомплексованная, мрачная и склонная к безумию мать писателя слишком долго была для него образцом женщины и воплощением женского начала вообще (причем крайне неудачным). Смелая и оптимистичная Соня Грин сумела показать мужу, что близкие отношения с женщиной ведут не только к несчастьям, кошмарам и подавленным неврозам.

Объективной трудностью для брака Сони и Говарда стала и культивировавшаяся Лавкрафтом якобы джентльменская стойкость к искреннему проявлению чувств. Особенно предосудительным он считал явную демонстрацию сексуальных желаний. И это при том, что никаких трудностей в деликатной сфере «исполнения супружеских обязанностей» он никогда не испытывал. Во всяком случае, Соня всю жизнь с негодованием отвергала любые намеки на это, заявляя, что Лавкрафт «был вполне превосходным любовником, но он отказывался проявлять свои чувства в присутствии других»^[165]. Он также был несомненно глубоко и нежно привязан к Соне. Другое дело, что выражаться это могло в достаточно смешных формах. Л. Спрэг де Камп совершенно верно отмечал в своей биографии Лавкрафта: «Он никогда не говорил слова “любовь”, а его представление о словесном выражении любви заключалось во фразе: “Моя дорогая, ты даже не представляешь, как высоко я тебя ценю”. Его успехи в нежных физических контактах заключались в переплетении своего мизинца с ее и выдавливании из себя “ап!”»^[166].

И все же семейная жизнь с самого начала стала для Лавкрафта серьезным испытанием. Хотя бы потому, что он был вырван из привычной скорлупы Провиденса и выброшен в гигантский пятимиллионный Нью-Йорк.

Впрочем, мегаполис на Гудзоне, столь поразивший Лавкрафта во время его первого визита туда, пока еще сохранял свое магическое очарование. За годы жизни здесь Говард Филлипс изучил город вдоль и поперек, конечно же, отдавая предпочтение старым районам и зданиям. И лишь постепенно образ волшебного города сотрется в глазах и воображении фантаста, уступив место картине жесткого и беспощадного людского муравейника, холодного и равнодушного ко всем его обитателям.

Пока же Лавкрафт был полон надежд на грядущее счастье, влюблен в свою жену и уповал на будущие громкие успехи на литературном поприще.

Тем более что его плодотворное сотрудничество с «Уиерд Тейлс» продолжалось. К марту 1924 г. Лавкрафт должен был закончить одну, внешне очень странную работу для журнала. Пытаясь поднять тиражи, Д. Хеннебергер, хозяин «Уиерд Тейлс», пригласил великого фокусника Гарри Гудини вести постоянную колонку в журнале. В результате с марта по июль 1924 г. на свет появилось два текста Гудини, подготовленные к печати каким-то неизвестным литератором. А еще раньше Лавкрафт получил задание обработать сюжет о якобы реальном похищении иллюзиониста неизвестными в Египте. Суть истории заключалась в том, что связанный Гудини все же сумел освободиться, используя навыки фокусника, и выбраться из лабиринта тайных переходов под пирамидами. В печати рассказ должен был появиться за двумя подписями — самого Гудини и Лавкрафта.

Лавкрафт написал текст ко 2 марта, но случайно забыл рукопись на вокзале в Провиденсе. Готовый рассказ ему все же вернули, и он был опубликован в номере «Уиерд Тейлс» за май — июль 1924 г. При этом издатель решил, что поскольку повествование ведется от первого лица, то лучше указать в качестве автора одного Гудини. Творческое самолюбие Лавкрафта попытались утешить значительным гонораром — он получил сто долларов, самую крупную сумму, которую фантаст к этому времени заработал своим писательским трудом за один раз.

Рассказ о приключениях Гудини, который Лавкрафт сначала планировал назвать «Под пирамидами», был издан под заголовком «Погребенный с фараонами». При этом, если не знать предыстории текста, он воспринимается как повествование, ведущееся от лица любимого персонажа Лавкрафта — безымянного рассказчика, скорее функции, чем героя.

Итак, в начале «Погребенного с фараонами» не названный по имени Гудини посещает плато Гиза и, осматривая местные достопримечательности, задается неожиданным вопросом: а как изначально выглядел Великий Сфинкс, до того, как фараон Хефрен провел его реставрацию? Затем на героя нападает группа арабов, которую возглавил его собственный проводник Абдул Раис эль-Дрогман. Проводник, издеваясь, говорит фокуснику, что скоро его «магические силы» будут подвергнуты величайшему испытанию. Гудини сбрасывают в расщелину у храма Сфинкса, где он ухитряется освободиться от пут и начинает долгое путешествие по подземным переходам. В ходе этих странствий герой натыкается на ужасные циклопические подземные сооружения и вспоминает о странных и жутких обычаях древних египтян. В частности, об их традициях делать составные мумии, «представляющие собой противоестественные комбинации человеческих туловищ и членов с головами животных и призванные имитировать древнейших богов»^[167].

Наконец герой попадает в центр подземелья — необъятный зал, к которому спешат невообразимые монстры. «Муштра нечестивых тысячелетий стояла за этим шествием обитателей сокровенных земных глубин — шагающих, бредущих, крадущихся, ползущих, мягко ступающих, цокающих, топающих, грохочущих, громыхающих… и все это под невыносимую разноголосицу издевательски настроенных инструментов… Составные мумии, шествующие в непрогляднейшем мраке подземных пустот во главе с царем Хефреном и его верной супругой Нитокрис, царицей злых духов-вампиров…»^[168]

Так жуткие обычаи египтян оказываются не странным вывертом религиозной психологии, а отражением самой откровенной реальности. Чудовища подносят различную еду к огромному отверстию в центре пещеры, откуда высовывается что-то непонятное: «Это было нечто грязно-желтое, косматое, с необычной, как бы судорожной манерой двигаться. Величиной он был, пожалуй, с доброго гиппопотама, но внешний вид имел особый. Казалось, у него нет шеи: пять отдельных лохматых голов росли в один ряд прямо из туловища, имевшего форму неправильного цилиндра…

Из голов стремительно вылетали своего рода твердые щупальца; словно ястребы, они набрасывались на разложенную на полу непотребную пищу и хватали ее непомерно большими порциями»^[169]. И здесь-то герой «Погребенного с фараонами» получает ответ на мучавший его вопрос об истинном облике Великого Сфинкса: «Будь проклято то зрелище, во сне ли оно было, наяву ли, в котором мне явился предельный, абсолютный ужас — неведомый Бог Мертвых, облизывающийся в предвкушении поживы в своем огромном жутком логове и получающий богомерзкие лакомства из рук бездушных тварей, которые не имеют права на существование… Пятиголовый монстр, высунувшийся из норы… пятиголовый монстр величиной с гиппопотама… пятиголовый монстр — и тот, для кого этот монстр — не более чем его собственная передняя лапа!»^[170]