Читать книгу - "Леонид Утесов - Матвей Гейзер"

Стоит напомнить, что в то время импровизация на эстраде никоим образом не поощрялась. Весь концертный репертуар вплоть до крошечных реприз подлежал литованию, проще говоря — цензуре. Надо ли говорить, что весь нецензурированный материал дошел из Поволжья куда надо и до кого надо быстрее, чем по электронной почте, хотя ее в то время еще не было? Разумеется, руководство Росконцерта «приняло меры» и незамедлительно довело до сведения директора училища: «Студент Хазанов не будет принят на работу ни в одну из организаций системы Росконцерта, в связи с чем просит отчислить его из учебного заведения». Выпускника-комсомольца Хазанова «проработали» как положено, но все же из числа студентов не отчислили — дали возможность окончить училище. Между тем предписание Росконцерта было разослано по всем заведениям Министерства культуры РСФСР. Только отважный человек мог решиться принять на работу выпускника с «волчьим билетом». Человеком этим оказался Леонид Осипович Утёсов. По рекомендации Аркадия Хайта на место ушедшего Петросяна в оркестр временно взяли Хазанова.

Хазанов считал, что его работа у Нины Дорды стала репетицией перед утёсовским оркестром: «Утёсов меня многому научил. Он был уникальным человеком во многом… Необразованный музыкально, Леонид Осипович обладал бешеным дарованием. Человек необыкновенно открытый, безусловно мудрый, он нередко общался со мной. Его голос с характерной хрипотцой и неистребимой одесской интонацией слышится мне до сих пор. „Сынок, — говорил он мне, — запомни: музыкант — не профессия, а национальность“».

Творческая дружба Утёсова и Хазанова вскоре переросла в житейскую настолько, что Геннадий Викторович решился пригласить Утёсова свидетелем на свою свадьбу: «Леонид Осипович сразу согласился. И вот 25 декабря 1970 года приезжаем мы со Златой в ЗАГС, а мой свидетель уже там. Мы вошли в зал. Регистраторша, увидев Утёсова, словно окаменела. Все слова, которые она обычно говорит молодоженам, она произносила каким-то неестественным тоном, вперив взгляд в Утёсова.

— Деточка, — сказал, наконец, Утёсов, — это они женятся, а не я.

Но на нас она так ни разу и не взглянула. Быстро-быстро закончив необходимые формальности, она кинулась к Утёсову и, задыхаясь от счастья, сказала:

— Леонид Осипович! Как давно вы у нас не были!

Удивленный Утёсов ответил:

— Деточка, я у вас вообще первый раз.

С легкой руки Утёсова брак наш оказался прочным».

Однажды я напомнил Геннадию Викторовичу эти его слова, заметив, что не только брак его со Златой, но и дружба с Утёсовым оказались явлением продолжительным. Он ответил: «Знаете, „дружба“ — сложное понятие. Часто под дружбой подразумеваются частые встречи, застолья. При моей вечной занятости и „трудоголизме“ дружить в общепринятом понятии некогда. И все же среди очень немногих людей, которых я считаю своими друзьями, Утёсов даже после его смерти занимает особое место. Я мысленно советуюсь с ним, когда готовлю новые программы. С ним и с Аркадием Хайтом. А чаще всего — с Аркадием Исааковичем Райкиным. Когда я пришел на эстраду, у меня была только одна точка отсчета — Райкин. И никто в моем искусстве не занял это его место. Никто и ни при каких обстоятельствах. Как выпускник эстрадного училища я понимал и понимаю, что искусство Райкина не является эстрадным в буквальном смысле этого слова. Оно ближе к театральному. Но для меня он и Утёсов навсегда останутся вершиной эстрады. Я мысленно продолжаю советоваться с ними, когда готовлю новые эстрадные программы. И хотя их уже нет в этом мире, они остаются для меня учителями в моем искусстве, а значит — и в самой жизни».

Пожалуй, на этом рассказ на тему «Утёсов и Хазанов» я мог бы завершить, но в одном из выступлений Геннадия Викторовича услышал и запомнил почти дословно, даже не записав, его рассуждения об эстрадном дуэте Романа Карцева и Виктора Ильченко. Речь шла о том, что по-настоящему эти актеры нужны были только во времена коммунистического режима. А когда закончилась советская власть и идеология перестала быть доминирующей, когда евреи в массе своей покинули СССР, в том числе Украину, когда Одесса перестала быть Одессой не только Карцева—Ильченко, но и Утёсова, очень скоро исчезла музыка особой русско-еврейской речи. Ильченко и Карцев были представителями той самой речи — не еврейской, а именно русско-еврейской, имевшей множество почитателей во всем бывшем СССР.

Думаю, что хотя в этом выступлении Хазанов не упомянул Утёсова, сказанное им в значительной мере касается и Леонида Осиповича. Искусство Утёсова трудно назвать русским или еврейским — более всего оно было советским в хорошем смысле этого слова. И поэтому голос его звучит и сегодня. В каком-то смысле Геннадий Викторович, никогда не живший в Одессе, стал продолжателем этого искусства.