Читать книгу - "Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца - Михаил Ишков"

– Будем знакомы. Михаил… – Честно сказать, прозвучало не очень убедительно…

– А меня зовут Мария, – улыбнувшись, ответила девушка. Мелодичный мягкий звук ее голоса заставил затрепетать мое сердце…

Совершенно не помню, какой фильм показывали в этот вечер, но думается мне, что даже сразу после сеанса я вряд ли держал в памяти его название. Помню только, что еле дождался его окончания и предложил Маше проводить ее домой. Почему-то у меня имелась определенная уверенность в том, что она примет этот скромный знак внимания с моей стороны. Тем не менее волновался как мальчишка, и это было абсолютно естественно, ведь именно таковым в тот момент я и являлся.

И вот мы идем по затемненным из соображений воздушной безопасности улицам, ведя неторопливую беседу. Правда, тогда, в первый раз, я старался гораздо больше слушать, чем говорить. Во-первых, мне так нравился ее голос… Да и сказывался некоторый недостаток образования с моей стороны. Маша, в то время студентка второго курса медицинского института, была очень начитанной девушкой, что не могло не сказаться на ее разговорной речи. К сожалению, я не мог излагать свои мысли столь же грамотно и красиво, поэтому на первых порах довольно сильно переживал из-за этого, побаиваясь, что окажусь неинтересным такой эрудированной собеседнице. Но вскоре выяснилось, что наши взгляды на жизнь и ее главные ценности полностью совпадают, и все мои опасения бесследно развеялись.

– Вот я и дома, – сказала Маша. «Так быстро…» – с сожалением подумал я. Некоторое время мы стояли молча. Я понимал, что уже пора прощаться, но никак не мог подобрать нужные слова, ведь так хотелось еще и еще пройтись рядом с этой чудесной девушкой, слушая ее чарующий голос… Но ведь ей завтра на работу, да и до начала комендантского часа оставалось совсем немного…

– Тебе надо идти. – Маша как будто читала мои мысли. – Скоро начнут ходить патрули. – Но, поняв, что сам я так и не смогу заставить себя сделать первый шаг, улыбнулась мне и направилась к двери.

– Придешь в клуб? – только и успел спросить я.

– Хорошо, приду, – ответила она…

Моя любимая Машенька

Так мы начали встречаться. Конечно, ни я, ни она совершенно не принадлежали себе, поэтому вырвать у войны несколько мгновений личного счастья удавалось нечасто. Ведь я – боевой летчик, которого в любое время дня и ночи могли отправить на задание. Маша, как и все студенты-медики, работала в находившемся неподалеку от института госпитале, что отнимало ничуть не меньше времени и сил.

Выкроил время, бежишь в клуб, сидишь там как на иголках – придет… не придет… И у нее та же самая ситуация. Но вот повезло, встретились. Кино посмотрели, вышли на полчасика в парк, оттуда провел Машу домой… И все – пора прощаться.

Однажды задержались немного позже обычного, я вовремя на часы не посмотрел, а тут:

– Ваши документы! – неожиданно прогремел голос командира военного патруля.

«Черт возьми! Уже пятнадцать минут двенадцатого!» Достаю из кармана бумагу, подтверждающую мою личность, у Маши с собой паспорт. Но ведь ни тот, ни другой документ не дает права находиться на улице после начала комендантского часа… В общем, пришлось проследовать для выяснения…

Закрыли нас в небольшой землянке с маленьким квадратным окошком, сквозь которое едва-едва проникал лунный свет. Маша устроилась на нарах, я – на грубо сколоченной табуретке. Сидим, молчим. И вдруг…

Маша никогда до этого не рассказывала о том, что ей довелось пережить в первую, самую страшную для ленинградцев блокадную зиму. Да я и не спрашивал, не хотел заставлять любимую вновь погружаться в этот ужас. Но он преследовал ее постоянно, порой не давая заснуть по ночам. Единственным выходом было выговориться, разделить свою боль с близким человеком…

Я знал, что такое голод, немного познакомился и со страхом. Но все это бледнело и не шло ни в какое сравнение с услышанным мной в ту ночь…

Люди, еще совсем недавно полные надежд и жизненной силы, угасали буквально на глазах, превращаясь в высохшие безразличные ко всему на свете скелеты… И умершие, умершие, умершие… На улицах, в квартирах… везде…

– Представляешь, идет женщина, я буквально на секунду в сторону отвернулась, а она уже лежит… мертвая… – ее голос дрожал от ужаса, – а ведь только что…

Довелось Маше в числе других студентов собирать лежащие на улицах трупы, грузить их на машину, чтобы вывезти за город для сожжения… Ледяной мороз все глубже проникал под кожу, добивая ослабленный голодом организм, стирая и без того узкую грань между уже умершими и пока еще живыми…

И каждый день очереди на получение хлеба по карточкам. Даже представить невозможно, что такой маленький кусочек, размером не более ладони, и есть вся суточная норма взрослого человека…

– Я не успела даже отойти от прилавка, как подскочил какой-то человек, вырвал хлеб у меня из рук и тут же сунул себе в рот… Глаза… его глаза… стеклянные… В них лишь безумие… Кричу, плачу, трясу его… А он… смотрит… И рот руками прикрывает… Все, думаю, погибла…

Ели мороженую неочищенную картошку, редким счастьем было немного полакомиться в госпитале тем, что осталось после раненых…

А какую только работу не приходилось при этом выполнять исхудавшей девчушке… Разгребать завалы после артобстрелов, копать торф на болотах, ухаживать за ранеными в госпиталях, дежурить на крышах, находясь в постоянной готовности в любой момент броситься к упавшей поблизости зажигательной авиабомбе, чтобы потушить ее, сунув в ящик с песком.

При этом добираться к институту, откуда студентов распределяли по рабочим местам, приходилось самостоятельно – транспорт не работал. А это целых пять километров, и преодолеть их предстояло не исполненным силы и здоровья молодым ребятам, а балансировавшим на грани жизни и смерти высохшим людям. Спасали попутные грузовые машины…

Надежда на выживание забрезжила лишь в январе 43-го, когда нашим войскам удалось снять блокаду с непобежденного города…

Одним словом, не жизнь, а сплошной кромешный ад. Маша не выдержала и заплакала. Тихо, беззвучно. Я хотел сказать ей хоть что-нибудь утешительное, но все те слова, что приходили на ум, совершенно не годились для этой ситуации. Тогда я сел рядом с ней и осторожно взял ее ладонь в свои руки.

– Извини, – вытирая свободной рукой слезы, сказала она, – я не должна была…

Я вновь не смог найти нужных слов, да если бы и нашел, то вряд ли смог бы выговорить их, потому что сам готов был заплакать от одной лишь мысли о том, что моя любимая Машенька могла умереть мучительной голодной смертью или погибнуть под обломками разрушенных домов, как многие другие ее сверстники…

Внезапно мои размышления приняли несколько иное направление. В те зимние месяцы 41-го, когда десятки тысяч жителей Ленинграда погибали от голода, холода и вражеских бомбовых налетов, я, летчик, находившийся в тылу, получал паек, который, попади он в блокадный город, мог спасти не одну жизнь. Да и сейчас, после снятия блокады, меня снабжают не в пример лучше не только простых ленинградцев, но и своих же товарищей-техников. И это все – не просто так, не за красивые глаза, а чтобы дать мне необходимые силы для выполнения боевых заданий. Поэтому я не буду достоин ни любви моей Машеньки, ни уважения друзей-однополчан, если не сделаю все возможное и невозможное, чтобы нанести врагу максимальный урон. Я прекрасно понимал, что, вполне вероятно, не доживу до Победы, поэтому надеялся лишь на одно – подороже продать свою жизнь, унеся за собой на тот свет как можно больше врагов…