Читать книгу - "Евангелие – атеисту - Борис Григорьевич Ягупьев"

была дача. Именно на её похоронах мы и разговорились с Борей. Он мне тогда и рассказал о том, что с ним когда-то произошло. Тогда я и узнала, что он писал, когда лежал у меня в ЦНИИГе. Тогда же он разрешил мне приехать и почитать рукопись. Она ещё не была отпечатана на машинке. Я слышала от мамы, что у бабушки тяжёлый характер, что жить с ней было трудно. Мне было три года, когда родители переехали в собственную комнату в коридорной системе на окраине Москвы и зажили своей собственной жизнью. У бабушки я жила летом на даче лет до десяти, а потом уже — наездами. Со мной бабушки и дедушка всегда были ласковы и внимательны. Криков и ссор я не наблюдала. Сергей, мой ровесник, мне был как брат. Мы любили друг друга. Но когда он начал пить, наши интересы разошлись, и мы перестали общаться. Сергей умер в 56 лет.]

Думаю, что от чахотки меня уберёг Хранитель. Хотя я и стоял четыре года на учёте в туберкулёзном диспансере.

Этим летом я сдружился с детьми сторожа дач Министров и зам. министров, который был братом одной из «шишек». Они называли себя «бедными родственничками». С пацанами этими естественно познакомилась и бабушка. Узнав их историю переезда с Ангары в Красково, она стала вести разговоры с папенькой о необходимости «вытащить» с Камчатки брата и племянников, пока они там все не умерли от чахотки! Мама была против, — опасаясь, что семейство въедет в нашу московскую квартиру. Но отец и сам подумывал над тем, о чём ему говорила бабушка Лиза. И переезд свершился.

В конце августа на платформу Красково из электрички, остановленной стоп-краном, выгрузилась тётя Мария с темя испуганными пацанами. Дядя Ваня с моим отцом вышвырнули на платформу узлы с барахлом, сундук, из которого высыпались на доски платформы деревянные «колодки» для шитья обуви и «сапожная нога». Так у меня появился брат Саня— друг и соперник.

С приездом родственников, отец начал строительство собственной дачи в Быково, где и должен был жить брат с семьёй. Дядя Ваня любил Саню заметно больше других своих детей. Первенец был очень на него похож. Был Саня крепким и годным с малолетства к любой работе. Был горд и драчлив. Он неплохо учился в Быковской школе-семилетке, не прогуливал. Помню, водил он меня в школу на выпускной вечер, чтобы показать мне одну девушку — единственную в школе, сохранившую девственность. Это тогда было не модно, и девчонки стремились поскорее «попробовать».

В зимние каникулы я жил в Быково, в их комнатёнке. Тесновато было вообще-то: дядя Ваня, Мария Ефимовна и трое пацанят. А в кухоньке смежной с комнатой стоял керогаз. В ней жили бабушка Лиза с дедом Василием. Тогда ещё дача не была достроена, не было мансарды, и крыша была плоской. Привёз я с собой разной еды. Мать много всякого в сумку положила. По случаю моего приезда устроили праздник. Так-то они жили не голодно, но без разносолов.

Дядя Ваня работал грузчиком на мясокомбинате в Москве, так привозил оттуда по полмешка костей раз в трое суток. Бабушка Лиза и Мария Ефимовна работали в аэропорту при столовой уборщицей и посудомойкой. Вечерами дети ходили их встречать. Зимой уже в это время было совсем темно. Встречали, чтобы помочь тащить на санках пару больших бидонов, пару маленьких, да две-три сумки с остатками пищи. Они собирали всё, что люди не доедали: остатки каш, гарниров, куски хлеба, а иногда даже — куски котлет и жир от мяса. А ещё сливали в бидоны компот и кисель. Это было лакомство только для младших — Вальки и Борьки…

Дядя Ваня сам сделал в комнате печку типа «русской». В неё вмонтирован был котёл ведра на два. Там всё время побулькивал тёмный густой бульон, в который подбрасывались свежие кости. И висела рядом железная кружка. Пацанята, когда проголодаются, зачерпывали бульона и пили. Супов в доме не варили.

В один из каникулярных дней дядя Ваня был свободен от смены и сидел на кровати в нижнем белье — серых полотняных кальсонах со штрипками-завязками и такой же рубашке без пуговок. Он сапожничал: то подшивал кому-то валенки, то чинил ботинки и туфли. Колодки валялись рядом разных размеров обуви. Если дети шалили, то он их — колодкой… Так устанавливался покой и порядок. Саша со мной «дулся» в карты, в «пьяницу». Отец ему и говорит: «Сходили бы вы с Борей на рыбалку, страсть как рыбки хочется!» Сашка возразил: «Так ведь зима» — «А что зима? Найдите прорубь или сами прорубите, и ловите. Зимой клёв хороший!» — «А червяки?» — «Ловите на блесну — это такая блестящая жестянка с крючком. Рыба-дура блестящее хвать — а ты тащи!»

Мы с Сашкой взялись готовиться к рыбалке. Нашли несколько банок из-под консервов, что я привёз, и занялись изготовлением «блёсен». Я смотался в Москву, достал из заначки деньги, сэкономленные на школьных завтраках, сколько-то выпросил у матери, сколько-то у брата и купил моток толстой лески из шёлка, пару поплавков и несколько крючков разного размера. И — прямо в Быково. Кто-то сказал, что самое уловистое озеро в Косино. Мы туда и поехали… Озеро огромное, ветер, мороз, рыбаков полно! Пошли посмотреть сперва, как взрослые ловят? А они просто сидят нахохлившись. У некоторых у ног скорчились дети-малявки… Саня у одного рыбака спросил: «Дядь, на что ловишь?» — «на жёваное говно, сынок». Такой вот ответ… Делать нечего, никто нас учить не собирался. Надо было самим пробовать… Нашли пустую лунку почти не застывшую, Саня её ножиком расчистил. Ручищи у него были большие и красные. Варежек он не знал и холода его руки не боялись! Опустил он в лунку леску с самодельной блесной, стоим-ждём… Я уж продрог, и интерес к рыбалке пропал, в тепло хочется! Сашка же упёрся: «Поймаю!» И поймал! Дурной окунёк сантиметров аж десять длиной на голый крючок позарился, Сашка его выдернул, заорал, заплясал! Отцепил рыбку, снова блесну сунул в лунку. Подошёл мужик: «На что ловите?» — Я буркнул: «А на жёваное говно, как все тут» — и получил пинка валенком под зад. Сашку мужик тоже от лунки отогнал: «Моя!» — говорит… Побрели мы подальше от людей. Стали мы сами лунку ножечком ковырять по очереди. Долго возились. Я совсем окоченел. Сашка закинул блесну и вытащил почти сразу окунька, но теперь не кричал, чтобы не привлекать внимание. Я понял — он отсюда не уйдёт…