Читать книгу - "Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов - Ханна Ротшильд"

Джанка с шестнадцати лет жила с матерью, ее друзьями стали джазмены, и, как и мать, она порой попадала из-за них в беду. В 1956 году Джанка ехала в машине с Артом Блэйки, Хорейсом Сильвером и парнем из подпевки Ахмедом. Возвращались в Нью-Йорк из Филадельфии после концерта. «Мы сели в машину, Арт был за рулем», – писал в автобиографии Сильвер.

«Мы еще не выехали из Филадельфии, как нас остановил коп на мотоцикле. Мы не гнали, не нарушили никаких правил. Коп увидел троих негров с белой женщиной, этого ему было достаточно. Если бы Арт вел себя спокойно, может, нас и отпустили бы. Но Арт был под кайфом, он стал возмущаться, развоевался. Коп велел Арту ехать следом за ним к участку. В бардачке у нас нашли заряженную пушку, коробку с патронами и пачку бензедрина. У Арта не было разрешения на оружие. Бензендрин принадлежал Джанке, дочери баронессы. А у Ахмеда на руках были следы инъекций».

Все четвертых арестовали и рассадили по камерам. Арт позвонил Нике, и та отыскала адвоката, попросила его вытащить ребят, но «как только адвокат увидел, что мы трое – черные, он не захотел связываться. Джанку вытащил, а нас оставил в тюрьме». В конце концов освободили всех. «Видимо, судье заплатили», – подытоживает Хорейс Сильвер. Под обобщенным «заплатили» скрывается, я подозреваю, Ника. Эпизод в Уилмингтоне научил ее по возможности избегать официального разбирательства в суде.

Для джазмена успех оборачивается почти невыносимым графиком турне. Порой оркестру приходилось за сутки проезжать тысячу двести километров, чтобы сэкономить на ночевке в гостинице. В городах, особенно на Юге, трудно было найти место, где согласились бы обслужить чернокожих. Квинси Джоунс поведал мне об одном эпизоде в Техасе: «Мы закончили примерно в полпервого дня и ехали до шести утра, пока нашли где поесть. В одном месте послали белого водителя спросить, но тут кто-то крикнул: „Гляньте на церковь“. Со шпиля самой большой в городе церкви свисало на веревке чучело негра. Поехали отсюда, сказали мы».

Рой Хейнс, барабанщик, часто выступавший с Монком, рассказывал мне: «В те времена для нас, как правило, место находилось только в гетто. Больше нигде по дороге невозможно было ни поесть, ни заночевать. Никаких гостиниц, мы спали на вокзалах или притормаживали на обочине. А если и удавалось добыть номер, то спали по очереди, чтоб сэкономить».

«В дороге платишь и за свою квартиру, и за съемную, – рассуждал Пол Джеффри, близкий друг Монка и его последний саксофонист. – Никаких льгот, никаких налоговых вычетов. Платят тебе ровно столько, сколько заработаешь, а работа у тебя не каждый день. И эти гостиницы… Право, сейчас, когда оглядываюсь, уже и сам не понимаю, как вынес все это. Безнадега, никакой возможности сохранить достоинство».

В 1969 году промоутер Джордж Вейн, тот самый, который организовал фестиваль джаза в Ньюпорте, повез Монка с оркестром в международное турне. Монк фигурировал в теле– и радиопередачах, успел сделать несколько записей, играл в Париже, Кане, Лионе, Нанте и Амьене во Франции, затем в Швейцарии – в Женеве, Берне, Цюрихе, Лугано и Базеле, на итальянском курорте Лекко, в Брюсселе, в Варшаве, в скандинавских столицах, во Франкфурте и Амстердаме, в Лондоне (дважды), Манчестере и Бирмингеме – и все это за считанные недели. Затем он вылетел в Токио и дал девять концертов в Японии, а вернувшись в США, играл на Западном побережье, потом в Миннеаполисе, затем на двух джазовых фестивалях и снова получил ангажемент в клубе «Виллидж Вангард».

Даже человеку помоложе и поздоровее такие разъезды обходились бы дорого, но Монку перевалило за пятьдесят, он был в плохой форме, и характер у него для подобной жизни был неподходящий. Он терпеть не мог выбираться из Нью-Йорка, и покровителям Монка было сложнее присматривать за ним на расстоянии. Однажды, оставшись один в Сан-Франциско, Монк разгромил свой номер. Управляющий мотелем не позволил ему съехать, пока Ника не прилетела на Западное побережье и не уплатила за причиненный ущерб. В другой раз владелец клуба не желал отдавать Монку гонорар, потому что Монк вздумал играть на пианино локтями. На вопрос, зачем он это сделал, Монк ответил, что его стиль игры в точности соответствовал кошмарному перелету в этот город.

По мнению Ники^[18], один эпизод в особенности повлиял на психическое состояние Монка. Он играл в клубе в Миннеаполисе в 1965 году, и кто-то из молодых фанатов подсунул ему кислоту. «У Монка были свои странности, но прежде он никогда не исчезал, – говорила Ника своему старому другу Дэну Моргенштерну. – А в тот раз он пропал и обнаружился в Детройте [более чем в тысяче километров от Миннеаполиса] без малого неделю спустя. Это был еще один шаг на пути к окончательному разрушению».

Многие не связанные друг с другом печальные события также подрывали душевные силы музыканта: умер от передоза любимый племянник Ронни, умерли многие друзья – Коулмен Хокинс, Элмо Хоуп и Бад Пауэлл; «Коламбия» разорвала контракт; давние товарищи, Бен Райли и Чарли Роуз, ушли из команды; в квартире Монков снова вспыхнул пожар, а простата все увеличивалась и мешала ему во всем, даже выступать.

Однажды вечером, в мае 1968 года, накануне поездки в Сан-Франциско, Монк провалился в кому – сказались стресс, усталость и очередная комбинация сильнодействующих средств. Через несколько дней он очнулся и в типичном для него стиле заявил: «Вы уж думали, я копыта откинул. Я тоже решил – хана. Лежи-остывай. Вот сцуко».

Ника и Нелли пытались найти какое-то средство лечения. Цель у них была одна, но стратегии диаметрально противоположные. Эти женщины в свое время не схватились в борьбе за любовь Монка, но борьба за его здоровье сделала их врагами.

Нелли нашла выход в том, чтобы кормить Монка исключительно овощными и фруктовыми соками. Пол Джеффри рассказывал, как это было: «Она купила соковыжималку в уверенности, что если Монк будет все время пить соки, то это его исцелит. По утрам я ездил с Нелли на рынок в Бронксе, закупал ящиками морковь и сельдерей, грузил в багажник моей машины, отвозил к ним домой, распаковывал, и она принималась гнать сок». Монк сидел на такой диете месяцами, не выздоравливал, а только худел. Нику такая потеря веса напугала, и она принялась контрабандой доставлять Монку пропитание. Дожидалась, пока Нелли уйдет, и являлась с тарелками стейков и жареной картошки – Монк с благодарностью заглатывал все подчистую.

Из-за соков семью чуть не выселили: соседи жаловались, что шум соковыжималки всю ночь не дает им спать. Но Нелли была уверена в правильности избранного курса и подумывала даже начать небольшой бизнес: готовить соки и лечить других музыкантов. Регулярного дохода в семье так и не появилось, и Нелли очень сердилась на мужа за то, что он столько лет принимал наркотики. «Она понимала, что он смолоду подорвал свое здоровье. Думала, он бы дожил лет до девяноста пяти, если б не заглотал десять миллионов тонн таблеток», – пояснял Тут Монк в интервью.

И вновь я задумалась о том, какую роль в этой истории с наркотиками играла Ника. Поставляла их Монку или сама употребляла? Была в этом смысле дилетантом или фанаткой? Мне кажется, хотя Ника порой могла побаловать себя «счастливой иголочкой» или косячком, никаких признаков наркомании у нее не обнаруживалось. Многих ее друзей сгубили опиаты. Монк, очевидно, был наркозависимым: он продолжал употреблять наркотики, даже понимая, что этим причиняет боль близким, что уничтожает свое здоровье и свою музыку. Ника же проявляла классические симптомы созависимости: с одержимостью ставила потребности Монка и его нужды на первое место в ущерб себе и своей семье; его свобода и его безопасность оказались для нее важнее и собственного благополучия, и долга перед другими людьми. Монк подсел на наркотики, для Ники наркотиком был сам Монк.